Жёсткая ротация - Виктор Топоров

Все эти тёлки чувствуют себя, прошу прощения, принцессами, хотя по возрасту больше смахивают на великих княгинь. И мечутся то к батюшке на исповедь, то к пластическому хирургу на какую-нибудь липосакцию. И садятся на диету весной, чтобы летом хорошо выглядеть в бикини и без. А осенью и зимой буквально обжираются в ресторанах, цены в которых, по слову самой повествовательницы, можно оправдать только тем, что официанты расхаживают в униформе от Армани, тогда как клиенты безуспешно пытаются их перещеголять.

Групповой портрет тёлок в романе чрезвычайно хорош — яркий, контрастный, где надо — выпуклый, где надо — впалый, как женский силуэт на мониторе в Институте красоты. Золотой телец (собирательный портрет крупного бизнесмена средней руки) получился гораздо бледнее и, главное, расфокусированнее; создаётся впечатление, что повествовательница знает об этом персонаже куда больше, чем рассказывает, — но даже если так, то она, как истинная бизнесвумен, поступает правильно: к чему снабжать эксклюзивной информацией конкуренток.

2005

На любителя

В Союзе писателей Санкт-Петербурга прошли очередные выборы руководства: председателя и совета. Выборы вполне в духе времени: председателя — безальтернативные (спецоперация «Сам себе преемник»), а совет, подобно Общественной палате, был частично сформирован председателем, а частично доукомплектовал себя сам. Строго говоря, это даже не совет, а актив, то есть люди, которым почему-то хочется начальствовать над остальными. Совет должен был бы состоять из людей влиятельных и известных, а кто знает, например, поэтов Раскина и Танкова, прозаиков Арно и Каралиса, фантаста Балабуху, критика Рубашкина и иже с ними? Что эти горе-литераторы могут насоветовать (не говоря уж о том, чтобы приказать) своим знаменитым, да хоть бы и незнаменитым коллегам? С чем — выйти к общественности? Чему научить литературную молодёжь хоть на своём, хоть на чужом примере? Как поведут они себя, кроме как помалкивая в тряпочку, чтобы их не тыкали носом в их собственную творческую несостоятельность?

Да никак. Они будут собираться раз в две недели компанией в шестнадцать человек и, отчаянно споря, «пилить» на своих три копейки, когда (и если) эти копейки выклянчит у властей города председатель Союза. То есть «пилить» они будут даже не три копейки, а одну, потому что две (из каждых трёх) сразу же спрячет за щёку председатель. И будет на свой лад прав.

Нового (и старого) председателя Союза зовут Валерий Георгиевич Попов. Он как раз писатель известный. То есть про него известно, что он был писателем лет пятнадцать — двадцать (а то и все тридцать) назад. Был, а потом перестал. То есть писать не перестал, а писателем быть перестал. Кончился. Вышел весь. Вышел весь, но не вышел вон, а остался здесь. Не в писателях, правда, но в председателях. Председатель, однако же, получился из Валерия Георгиевича неплохой. Не хороший, конечно, но и не плохой. Как говорится, на любителя. При нём союзписательская жизнь несколько оживилась, хотя и сам этот оживляж однозначно дурного толка. Но председателя (как, по пушкинскому завету, художника), наверное, надо судить по законам, им самим над собой признанным.

Союз писателей впал в полную и окончательную нищету в ноябре 1993 года, когда сгорел Дом писателя. До тех пор сохранялась надежда добиться финансовой независимости, сдав в субаренду часть помещений дворцового типа (под фиктивный договор о совместной деятельности — типовая практика во всех творческих союзах, обладающих собственными домами). Нищета была поначалу (как сам союз) демократической, а значит, оптимистической. Хотелось верить, что мэр-демократ демократам-писателям в подаянии не откажет. Он и не отказывал: вот-вот, говорил, подам, только не подавал. А потом на смену мэру-демократу пришёл крепкий хозяйственник-губернатор — и подавать демократам ему стало уже совсем не с руки. Тем более что тогдашний председатель Союза покойный М. М. Чулаки, отличавшийся, кстати, редкостным личным бескорыстием и, в частности, работавший на общественных началах, исповедовал странный принцип: «Власть должна нам денег, потому что она власть, а мы не должны ей ничего, потому что мы демократы!» Крепкий хозяйственник в эту логику въехать не смог, да и кто бы смог?

После гибели идеалиста Чулаки председателем избрали реалиста Попова. Который понял: чтобы власть дала денег, под неё нужно лечь. То есть даст она или нет, ещё неизвестно, но лечь под неё необходимо заранее.

Власть — в лице госпожи губернатора — потребовала объединения двух враждовавших по идеологическим соображениям творческих союзов, пообещав в ответ деньги и новый Дом. Сказано — сделано: творческие союзы — пусть и со скрипом — объединились в некую ассоциацию, причём демократы продали, так сказать, первородство всё за те же три копейки. Кое-кто, впрочем, продавать отказался и, принципиально хлопнув дверью, ушёл в ПЕН-клуб, где за такую принципиальность платят уже не три копейки, а пять, и не на всех, а каждому. (Был когда-то председателем ПЕН-клуба и В. Г. Попов. Но его манеру прятать чуть ли не все монеты себе за щёку тамошние корыстолюбцы не приняли и посадили вместо него на «общак» матёрого сусуманского каторжанина.)

Дома нам, конечно, не дали. Денег подкинули. Три копейки. На командировки Попова, на творческие семинары под руководством Попова и на литературную премию. Премию получили Каралис, Рубашкин и прочие члены совета. Деньги дала в первый год губернатор, а во второй — член ЗакСа Сергей Андреев (тоже, кстати, прозаик и в некотором роде даже фантаст).

Деньги дали ничтожные. А предварительным условием их получения стало послушание — абсолютное. Однако суровость российского закона «кто меня ужинает, тот и танцует» смягчается в данном случае явным нежеланием городских властей «танцевать» податливую литературную молодёжь шестидесяти-семидесяти лет от роду. Власть (любого уровня) вообще не знает, зачем ей литература и, соответственно, литераторы, поэтому товарно-денежные отношения не выстраиваются. Никакого товара у писателей (тем более у Союза писателей) нет — остаётся просить и ждать подаяния. Ведя себя при этом не как наглый нищий или какой-нибудь уличный аскер, а как послушный и неунывающий попрошайка — и в этом отношении Попов, разумеется, незаменим.

Другое дело, что не всем это нравится. Мне, например, не нравится, что петербургская писательская организация ведёт себя как какая-нибудь пензенская или тверская. (Кстати говоря, «красные» губернаторы по старой советской привычке подают своим писателям куда щедрее, чем губернаторы-либералы.) Я готов простить присуждение городской премии в $ 500 и Раскину, и Танкову, и Фонякову (ещё один член совета), но ведь её — из его собственного депутатского фонда — придётся присудить и Сергею Андрееву! И заодно его отцу — Юрию Андрееву, потому что яблоня отломилась от яблочка недалеко. И какое-нибудь коллективное письмо — в поддержку или в протест — нас рано или поздно подписать заставят. Ну, не нас, а совет во главе с Поповым, — но ведь всё равно от нашего имени.

«Я подумаю об этом завтра», — ответит на эти возражения Попов (и подумает: «А поужинаю сегодня») — и будет прав. Правотой весёлого нищего — самого весёлого и единственно весёлого изо всех нищих. Потому что альтернативы ни ему самому, ни избранному им курсу на закрепление за Союзом писателей статуса богадельни, в которой старушки увлекаются хоровым пением, а голубой воришка Альхен и его мордатые племянники тащат всё подряд, не просматривается. Можно, конечно, просто распустить Союз писателей, чтобы создать новый — жизнеспособный, самостоятельный и, не в последнюю очередь, биологически молодой, — но ведь и эта идея — на любителя.

2006

Пейзаж после Бродского

Едва ли не на другой день после смерти Бродского в эфире прозвучало истерически бесстыдное: «Солнце русской поэзии закатилось!» Сейчас, ровно десять лет спустя, можно констатировать, что слова «Бродский — наше всё!» были бы, пожалуй, уместнее. Остаётся, правда, уточнить, чьё именно наше. Этих нас наберётся не менее десятка — и у каждого своя печаль, да и интерес, разумеется, тоже свой.

Первый круг — «ближний» — прижизненный (хотя бы ненадолго), пожизненный и вот уже второе десятилетье посмертный. Занятно, что все в этом кругу, в котором Бродский был младшим, живы и более-менее здоровы.

«Учитель поэзии» Рейн, удостоенный Гос- и прочих премий, увенчанный публичными лаврами и уличённый в печатном вранье, объехавший за последние годы полмира и лажанувшийся в неприглядно среднеазиатской истории с Туркменбаши, потому что иначе ему «не хватало на пельмени», — смешной, безобидный, местами (как это ни парадоксально) поэтически небездарный и даже славный. Вот только не след ему ездить в одной лодочке с Бродским по каналам Центрального телевидения, доказывая, что вовсе не он утонул. Вот поэтому и не утонул!