Над квадратом раскопа - Андрей Леонидович Никитин

благо вода в те годы была идеально чистой и никому не приходило в голову надстраивать плотину в Усолье. Ямы на Вексе были глубокие, и сейчас я думаю, что они могли остаться от прежнего, более глубокого русла, подобно тому как яма Плещеева озера осталась от ложа когда-то бывшего здесь мощного и бурного ледникового потока. Но вместе с тем я видел, как на глазах река мелела, и меньше чем за четверть века паводки, поднимавшиеся до первой террасы, теперь редко-редко выплескиваются на пойму. Со времени Петра I и его «потешной» флотилии прошло без малого триста лет.

Могли те паводки превышать нынешние на два — два с половиной метра?

Надеяться, что в те времена кто-либо исполнял должность работника бассейновой инспекции и каждый день замерял уровень воды в озере, не приходилось. И все же нужные сведения стоило поискать, в этом убеждал меня опыт исследователя.

Плещеево озеро занимает исключительное положение — и в отечественной науке, и в нашей русской истории. Ни озеро Ильмень, ни ростовское озеро Неро, ни вышневолоцкие озера, ни даже Белое и Кубенское озера не пользовались столь пристальным вниманием московских властей на протяжении всей истории русского государства, как Плещеево озеро. Причин было много — политических, эстетических, торговых. Но главной была гастрономическая: в Плещеевом озере до последнего времени водился — сейчас он под угрозой гибели — особенный вид ряпушки, известный как «переславская селедочка». Ряпушка принадлежит к семейству сиговых, и вкус ее, особенно переславской, ни с чем не сравним, все равно, в жареном, соленом, копченом или вяленом виде. Вот почему Плещеево озеро и Рыбачья слобода в Переславле-Залесском искони подлежали надзору Большого Кремлевского дворца. Пользуясь льготами и привилегиями, закрепленными царскими грамотами и указами, переславские рыбаки поставляли в Кремль, сначала к великокняжескому, а потом к царскому столу, различную рыбу, но в первую очередь ряпушку. Лов ее был регламентирован не только сезоном, но и поштучным приемом для дворцовой кухни.

Справедливости ради следует отметить, что, наряду со специальным отловом для Москвы, для местного начальства, для духовенства и «к случаю», рыбакам разрешалось ловить определенное количество ряпушки для собственных надобностей.

За всем тем «царской рыбе» велся строгий учет. Потому и само озеро, и тоневые участки у его берегов были точно обмерены и описаны в переписных книгах. Так, благодаря работе царских землемеров и писцов, при содействии переславских краеведов, собиравших различные статистические данные о своем крае «на всякий случай», я узнал, что в 1675–1676 годах площадь Плещеева озера оценивалась в 6680 десятин 1410 сажен. В пересчете на метрическую систему мер, которой мы пользуемся теперь, это составляет 72,986 квадратных километра. Через двести сорок пять лет основатель Переславль-Залесского музея М. И. Смирнов произвел новые обмеры озера и получил цифру в 4606 десятин, или 50,362 квадратных километра, обнаружив, что площадь озера сократилась на треть по сравнению с серединой XVII века. К началу семидесятых годов нашего века площадь озера сократилась до сорока квадратных километров. Вода отступала от берега все дальше и дальше, оставляя за собой новый уступ зарастающей поймы…

Итак, все сходилось — предположения и расчеты.

Насколько я мог судить по археологическим данным, смена регрессивных и трансгрессивных периодов на протяжении всего голоцена происходила с периодичностью от полутора до двух тысяч лет. Иными словами, здесь наблюдалась не случайность, а закономерность.

На этом я мог поставить точку. Мне удалось выяснить скачкообразное развитие биосферы в голоцене, прийти к заключению, что каждый раз действовали одни и те же силы, а не случайное стечение обстоятельств, и, кроме того, обнаружить несколько полезных для археолога закономерностей. Но тут я, что называется, завелся: я хотел добраться до механизма обнаруженной периодичности.

И снова случай пришел на помощь.

7

Впервые имя Арсения Владимировича Шнитникова я услышал на совещании очеркистов в Петрозаводске, куда попал, воспользовавшись приглашением журнала «Север».

В Петрозаводске собрались журналисты, пишущие о Севере. Это был разговор о хозяйстве Севера, нуждах Севера, экономике Севера, людях Севера. О сегодняшнем и завтрашнем его дне. О его истории. О его перспективах, их плюсах и их минусах. Перед участниками совещания выступали администраторы, инженеры, экономисты и ученые. В последний день разговор зашел о проекте переброски вод северных рек в Волгу и Каспий, вызвавшем серьезное беспокойство специалистов.

Проект был не нов. В его основе лежало соображение, подсказанное, так сказать, здравым смыслом: на Севере воды много, а на юге — мало. Следовательно, северные воды надо повернуть на юг. Предлагались разные варианты: повернуть Печору в Каму, направить на юг воды Северной Двины… От них отказались. Печорский вариант оказался слишком дорогостоящим, к тому же на Печоре осталось последнее большое «стадо» семги, а Двина к тому времени была уже не столь многоводна, как раньше. Поэтому возник другой проект: перебрасывать в Волгу воды из верховьев реки Онеги, из Онежского озера и, частично, из Ладожского. По расчетам выходило, что уровень озер понизится всего лишь на полтора-два, максимум на три метра.

Но вот что разъяснили специалисты-озероведы.

Почти все нерестилища находятся в зоне полутора-двух метров от поверхности водоема. Если уровень озер понизится даже только на полметра, нерестилища погибнут, а вместе с ними начнут быстро сокращаться рыбные запасы. Сократится общее зеркало озер. Обсохнут и исчезнут основные рыбьи пастбища. Но это лишь первый результат. В природе все взаимосвязано. Понижение уровня основных водоемов на два метра неизбежно вызовет падение уровня грунтовых вод почти на метр. Северные леса состоят из влаголюбивых пород, и падение уровня грунтовых вод на обширной территории Севера вызовет массовую гибель лесов и развитие на всей этой площади болотистых тундр. Исчезнет естественный заслон от полярных ветров, холодов, туманов, и массы арктического холодного воздуха беспрепятственно будут вторгаться на юг.

Впрочем, и этот результат — не самое страшное следствие проекта.

Настоящая опасность заключается в том, что своими действиями человек нарушит установившееся за миллионы лет «дыхание» природы. Переброшенные на юг воды не помогут и не могут помочь мелеющему Каспию. Каспий вовсе не гибнет. Как всякий внутренний водоем, он живет в ритме многовековых пульсаций. Об этом свидетельствуют развалины городов, которые открывает сейчас нам его отступление от берега, остатки древних могильников, найденные археологами на обнажающемся дне. Жизнь биологических организмов заключается в обмене веществ; жизнь водоемов проявляется в их ритмической пульсации. Одной из самых главных частей биосферы