Ошибки, которые мы совершили - Кристин Дуайер

Черные штаны из вискозы сковывают мои движения. Это штаны Тэнни, она называет их тюремными – в джинсах за решетку не пускают.

Перед металлоискателем выстраивается длинная очередь, и женщина передо мной достает несколько фотографий из прозрачной сумки на молнии, которую ей разрешили принести в это учреждение.

– Фотографии внучки, – говорит она, – она не смогла сегодня приехать. Но мой сын все равно… – она цыкает, умолкая. – А вы к кому пришли?

– К папе, – коротко отвечаю я.

Она широко улыбается.

– Уверена, он будет рад, что вы пришли.

Мои шлепанцы идеально помещаются в пластиковый короб, и охранник роется в нем с целью убедиться, что это просто шлепанцы. Потом я прохожу по длинному коридору в зал ожидания. Большую белую комнату заполняют несколько круглых столов со стульями вокруг них. За ними сидят мужчины в оранжевых комбинезонах в ожидании своей семьи. Но я не вижу отца.

Я провожу ладонями по верхней части «тюремных штанов» и нахожу столик, за которым можно подождать. Разговоры вокруг тревожат мой разум, и мне приходится сдерживаться, чтобы не встать и не уйти. Его здесь еще даже нет, так что, возможно, он и не узнает, что я ушла.

А потом я вижу его. Глаза отца наполняются светом, когда он замечает в зале меня. Папа ждет у стеклянной двери, когда его пропустят, с оптимизмом на лице, и из-за тех секунд, которые я провела в мыслях о побеге, меня накрывает чувство вины.

Он, кажется, так рад меня видеть.

– Привет, – говорит он с будто немного сбившимся дыханием. Его улыбка полна надежды, и я ее узнаю.

Именно так он улыбался моей матери каждый раз, когда она возвращалась. Теперь он смотрит так на меня.

– Привет. – Я беру его руку, лежащую на столе, и сжимаю.

– Твоя тетя сказала, что ты приехала домой. На вечеринку к Сэндри?

Я киваю.

– Она прислала за мной самолет.

Он смеется.

– Она всегда получает то, чего хочет.

Молчание между нами наполнено шумом зала, и я смотрю на руки папы: загорелые, испещренные мелкими белыми шрамами. Он потирает большим пальцем длинный шрам на безымянном. Нервная привычка, которая появилась после того, как этот палец ему едва не отрезал наркоторговец.

– Отлично выглядишь, – говорит он, – и волосы стали светлее.

Мои волосы. Очевидно, это единственное, о чем могут говорить люди, когда им больше нечего мне сказать.

– Как тебе здесь, дома?

Я приподнимаю плечо и со вздохом опускаю.

– Все так же, как было, когда я уехала.

– С бабушкой уже виделась?

– Ага, и с кузенами. – Моя рука, лежащая на коленях, сжимается в кулак. Я болтаю ни о чем. С моим папой.

– Тебя отпустили с работы в кофейне?

Так странно, мой отец знает о кусочках моей жизни. Информация и факты, которые он собирает вместе, чтобы чувствовать, будто он по-прежнему активно включен в мою жизнь. Но отец не участник моей жизни уже очень давно.

– Мне дали неделю отпуска, – отвечаю я и провожу рукой по оранжевому столу. – Это всего лишь кофейня. Они же не спасают мир и все такое.

– Ну да, – соглашается он, – в следующем году ты все равно пойдешь в колледж.

Я стискиваю зубы, и мне не сразу удается заставить себя расслабиться. Отца никогда не заботило, поступлю ли я в колледж, он игнорировал все брошюры и листовки, что приходили мне на почту, а занимался лишь своими эгоистичными делишками. А теперь, возможно, в каком-то разговоре с моей тетей он решил побеспокоиться об этой части моего будущего.

– Вы с Такером все так же планируете поехать в Мексику?

Я хмурюсь. Мы с Такером однажды обсуждали это на пляже, но…

– Что?

– Истон сказал, что вы…

– Истон?

Я вижу, как отец старательно подбирает следующие слова:

– Он иногда приходит сюда, и… я спрашиваю о тебе.

Я должна испытывать благодарность за то, что Истон приходит к моему отцу. Посещать заключенного – это не просто вдруг прийти сюда. Нужно подать заявление, запланировать, заполнить форму, подать запрос о свидании… и надеть гребаные тюремные штаны. Он прошел через все это, чтобы навестить человека, с которым за всю жизнь, наверное, перекинулся лишь парой слов.

Я злюсь.

– Я не разговариваю с Истоном.

Отец смеется.

– Знаю. Он приходил не каждую неделю… но часто. Если тебе от этого станет легче, я думаю, он приходил, потому что его отправляла Сэндри.

Истон не стал бы делать то, что не хочет.

– Я удивлена, что Сэндри не пришла сама.

Папа сокрушенно качает головой:

– Не думаю, что Сэндри захочет меня увидеть. Может быть, когда-нибудь.

Я игнорирую рефлекторное желание начать это отрицать и помочь ему почувствовать себя лучше.

– Я бы приходила, но я была в Калифорнии. – Я надеюсь, что он услышит в моем голосе обвинение.

– Эллис, – его голос звучит покровительственно, будто это я принимала все неверные решения.

Веревка, удерживающая мое терпение, наконец рвется, и я чувствую, как во мне вскипает разочарование.

– Ты так и не извинился.

– Извинился?

– Меня арестовали из-за тебя…

– Я никогда не просил тебя вмешиваться. Не просил ехать домой. Не просил солгать…

– Ты сказал, что полицейские всегда жалеют симпатичных девушек. Если бы не Сэндри, то сейчас ты ходил бы ко мне на свидания в тюрьму.

Он фыркает.

– Этого не случилось бы.

Я заслужила извинения. Отец должен признать, что не прав, но вместо этого пытается внушить мне чувство вины. Я знаю, что будет дальше.

– А где была твоя мать, а?

Вот оно – перекладывание ответственности. Отличительная черта всех наркоманов, с которыми я знакома. Эгоистичное самооправдание.

– Мне плевать на маму. Ее уже давно нет рядом, а ты был.

– Есть. Я здесь.

Я скрещиваю руки на груди, чтобы сдержать в себе желание по чему-нибудь ударить.

– Ты в тюрьме, пап, а я возвращаюсь в Калифорнию.

– Я… не употребляю. Я в программе. Хожу в церковь.

Он хочет, чтобы я сказала ему, как им горжусь. Прощение его не волнует. Он считает, что надо просто забыть. Если ты забываешь, то, когда делаешь это снова, грехи не нагромождаются друг на друга. Вот что он делает – заставляет тебя восхищаться его крошечными победами.

Я не стану радоваться тому, что не имеет значения, потому что он всегда будет разочарованием. И продолжит причинять боль тем, кого любит, и неизменно ставить на первое место себя.

– Прости, – тихо произносит он.

Почему-то слова, которые были для меня так важны, теперь кажутся пустыми. Очевидно, на самом деле мне хотелось получить не просто «прости». И мой отец отобрал у меня и это. Теперь я даже не знаю, чего хочу. Что сможет все исправить?