Сколько волка ни корми - Карина Сергеевна Володина

– Порчу?..

Озадаченно Бая на Врана смотрит, затем на ленту.

И улыбается вдруг, и теплеют глаза её.

– Не рассказывал тебе Солн об этом?

– Не рассказывал, – признаёт Вран.

– Может, сам догадаешься?

– Сказала же, что мало времени у нас.

– Да, – задумчиво Бая подтверждает. – Мало. Поэтому и говорю – догадывайся. А я пока делом займусь.

Направляется Бая походкой своей лёгкой в середину круга волчьего, на ходу из сумки что-то доставая – а Вран ей на спину быстро плащ свой накидывает, удобным мигом пользуясь.

– И зачем? – поднимает Бая глаза от сумки, останавливаясь.

Идёт ей плащ этот – диво как идёт. Не знает Бая, что существует обычай один в деревне Врановой, что точно так же плечи девушек женихи плащами своими накрывают, что действо это сокровенное, просто так с кем попало не совершаемое. И хорошо, наверное, что не знает.

– Чтобы думалось мне легче, красавица, – отвечает Вран, плечами пожимая. – Не будет же тебе плащ мой мешать?

– …не будет, – отвечает Бая после молчания недолгого.

И так много в себе это молчание, должно быть, скрывает – и так много Бая ему, должно быть, сказать бы хотела, если бы не сковывали губы её цепи материнские, с рождения на неё наложенные. Обещает себе Вран, что разберётся с этими цепями, скоро, очень скоро разберётся – как только с делом другим, не менее важным закончит.

Достаёт Бая из сумки несколько веток сухих, на землю их бросает; один взмах руками делает – и вырисовывается на земле, свежим снегом припорошенной, круг образцово ровный, огромный, до самых деревянных лап волчьих доходящий. Делает Бая второй взмах – и в тот же миг ветки огнём ярким вспыхивают, и столб пламени до самых деревянных голов волчьих поднимается. Ныряет Бая пальцами ещё раз в сумку – и сосуд оттуда вытаскивает какой-то пузатый, не то глиняный, не то каменный, с котелок небольшой размером. Снимает Бая с котелка этого крышку – и прямо в огонь его ставит, не обращая внимания на языки красные, руки её лижущие.

– Разденься, – коротко она Врану говорит.

– Ваши ленты это, – рассеянно Вран говорит. – Понял я. Только вот цвета…

Подходит к нему Бая опять, рубаху из штанов вытаскивает, вверх тянет.

– Чёрный – когда в лес вечный уходит кто-то, и темноты ночи для успокоения души его, при жизни страдавшей, ты просишь, – объясняет она, Врана от рубахи избавляя и за штаны принимаясь. – Зелёный – когда волчонок в племени новый появляется, и дабы в лесу место ему найти, ты к предкам взываешь. Жёлтый – когда двойня рождается, по одной душе у них всего, им свет нужен, чтобы вровень по жизни идти и не затеряться. Голубой – когда глава новая в права свои вступает или один знахарь другого сменяет: в небо им нужно чаще смотреть да с вершины его на других глядеть зорко, от трудностей своих и желаний отстраняться, всех как на ладони видеть, всем помочь уметь. Красный…

– Красный? – за ней Вран повторяет, сам от сапог избавляясь.

– Когда встречаешь ты вдруг того, с кем кровь свою связать хочешь, и предков помочь тебе в этом просишь, – негромко Бая говорит, шаг назад делая. – Идём, Вран из Сухолесья. Позже о лентах подумать можешь – закончилось время праздное твоё. Всё я уже подготовила.

Помнит Вран, когда ленту красную на одном из волков в последний раз подметил. Кажется – почти вчера это было. Как раз после ночи той, когда с Баей в лесу они встретились. Ещё подумал Вран тогда: ха, вот же. Запрещают старейшины девкам на холм священный соваться, а девкам хоть бы что, лишь бы юношу, сердцу милого, к себе поближе нитями волчьими подтянуть.

Ступает Вран ногами босыми по снегу, всё ещё холода не ощущая – не следует за ним Бая, напротив, к одному из волков отступает, за круг.

– Сядь, – говорит. – Над огнём наклонись. Не бойся – не тронет он тебя. И дыши.

Чувствует Вран жар от костра этого, по велению Баи разожжённого, чувствует искры, на скулы его летящие, – но, действительно, не обжигают они его, щекочут только.

– Сжечь меня решила, красавица? – улыбается он, не торопясь указания её выполнять. – Какая ловкачка ты – Лесьяра бы никогда до такого не додумалась.

– Перед предками моими ты всё это говоришь, – отвечает ему Бая. – Уверен, что хочешь ты, чтобы о ловкачках каких-то они от тебя слушали? Или другое что-то сказать хочешь?

– А нужно?

– Помолчать тебе нужно, – советует Бая. – Садись, дыши, молчи. Когда поймёшь, что готов – сосуд из огня вынь, земли двенадцать раз губами коснись да имена предков в дереве назови – помнишь ты их, имена эти?

– Помню, – говорит Вран.

Хотя не особо-то хорошо он, по правде говоря, запомнил, кого именно тут люты в дереве вырезали – но коли уж предки Баины и впрямь слушают всё это… Не очень вежливо будет перед ликами их признаваться, что трудности некоторые у Врана возникли с их именами.

– Хорошо, – говорит Бая. – Как закончишь с именами – через огонь прыгнешь.

– А потом?..

– А потом ты сам всё увидишь.

Смотрит Вран на Баю в последний раз.

Не сбросила она плащ его с плеч, по-прежнему в нём стоит, в поясе своём да с сумкой, между грудями тонким ремешком проходящей. Перебирают пальцы её ленту чёрную, на лапу волка повязанную, – и если бы указала она пальцем на настоящее пламя, а не волшебное, так и туда Вран, не задумываясь, шагнул бы.

– Уж надеюсь, что увижу, красавица, – говорит он, Бае подмигивая.

А потом на колени опускается – и прямо в огонь бесстрашно голову суёт.

Не обманула его Бая – никогда она его не обманывает. Не начинает лицо Врана плавиться, не вспыхивают ресницы и волосы, не вытекают яблоки глазные прямо в сосуд этот каменный; духом травяным котелок пузатый на него дышит, духом горячим, пахучим. Различает в первые мгновения Вран запахи знакомые – плакун-трава, пупавка, омела, – а затем все в один они сливаются да голову его ведут. Так, что руку ему приходится выбросить, чтобы в пламя или на землю не полететь.

Теряет Вран быстро тело своё, себя в нём теряет. Вроде бы и упирается он ладонью в землю – а вроде бы он сам и есть земля, и на него это что-то опирается. Вроде бы и делает вдох он, новую часть сбора этого чудо-травяного в себя втягивая – а вроде бы и ветер это просто дует, а не его дыхание обратно паром морозным наружу