Сколько волка ни корми - Карина Сергеевна Володина

Кажется Врану, что смех он слышит – отовсюду и сразу. Но не благодушные это смешки, как у стариков из племени Баиного, когда в именах чьих-то Вран ошибался; ветром холодным смех этот по кругу прокатывается, ветром, Врана до костей пронизывающим: не то.

– Ну вы хоть подскажите, откуда родом племя ваше, хозяин, – растягивает и Вран губы в улыбке неискренней. – Хоть малейшую зацепку мне дайте, а я в два счёта…

«Не знает! – к неутешительному выводу рокот со всех сторон приходит. – Никого не знает!»

– Знаю, – поспешно Вран возражает. – Много кого…

Тянется лют вперёд – и за челюсть Врана хватает. Как Лесьяра делать любит.

Только хватка в несколько раз сильнее, чем у Лесьяры. И когти почти глаза Врановы задевают.

– …знаю, – упрямо Вран сипеть продолжает. – Пламена из перевала Красного… Горица из пещер… пещер… пещер Костяных?..

Не откликается никто на имена эти – хотя точно Вран знает, что кому-то да принадлежат они. Кому-то… Может, и не из самых первых… Может, и не из тех, кто сейчас здесь стоит… Но неужели так тщательно он всё выучить должен был? Если бы он только знал…

– Глупый, – вдруг совершенно человеческим голосом лют вздыхает, скулы его отпуская – и как будто даже сочувствие Врану в этом вздохе слышится. – Глупый юный однодушник…

– Одна душа у меня, но…

– Две души, – головой внезапно лют качает.

«Две души», – согласно шёпот отовсюду раздаётся.

Моргает Вран.

– У меня?..

И снова смех колючий отовсюду, и снова ничего хорошего в этом смехе нет. Только сочувствие всё яснее в человеческих глазах стоящего рядом полуволка проступает.

– У нас, – поясняет лют. – Две души. А у тебя – одна. Зачем пришёл?.. Нет волка. Нет волка внутри. Человеком тебя люди вырастили, им ты и останешься. Приводили волчонка с двумя душами… Веш… Веш нашим родился, но у чужих, а ты – у своих, к своим и возвращайся. Уходи. Уходи…

Чувствует Вран, как теплее становится воздух за спиной – видит Вран, что сиянием огненным снег у его ног покрывается. Огонь снова разгорелся. Тот самый, через который он прошёл, чтобы сюда попасть.

– Нет, нет, – говорит Вран торопливо. – Знаю я Веша, знаю, что с двумя душами он родился – но если два волчонка в один и тот же час из утробы выходят, по одной…

– Не твоё это дело, – всё тем же удивительно внятным голосом лют его прерывает. – Сами мы о тех заботимся, кто с нашей кровью рождается, сами их по жизни ведём – а тебя никто к нам не звал.

– Бая звала, – сквозь зубы Вран отвечает.

Хмыкает лют. Замечает вдруг Вран, что полностью его лицо в человеческое превратилось; нет и шерсти больше на теле, голая грудь его, и тоже что-то в ней жаром теплится, из-под рёбер с обеих сторон просвечивает, и Вранову грудь освещая. Две точки круглые, два пятна из-под кожи горят – слева и справа.

А за спиной у Врана продолжает огонь гореть. Всё ярче и ярче. Всё жарче и жарче.

– Маленькая, – вновь головой лют качает. – Глупенькая. На лицо засмотрелась, а в душу не заглянула. Плохая душа. Одна-единственная.

– Одна, человеческая, – голос женский справа от Врана подтверждает.

– Имён ты не знаешь, – продолжает лют, ещё один шаг к Врану делая – явно к огню сместить хочет.

Вран не двигается.

– Не знает, – говорит второй голос слева – тоже женский. – Не уважает. Думает: зачем? Думает: я и так хорош…

– Просто так не помогаешь… – Новый шаг – и новый женский голос сзади:

– Не помогает. Не помогает… К русалке ради наживы направился, шкуры ради наживы вернул, к ведьме ради наживы пошёл – ходит и думает, ходит и думает: ну примите, примите, примите меня…

– Глупцов испуганных жизни лишить хочешь… – Почти вплотную лют к Врану встаёт – почти нос его носа Вранова касается, почти дыхание его инеем ресницы Врановы покрывает. – Глупец этот одну жизнь отнял, а ты у него взамен хотел отнять… Чем от него отличаешься?.. Ничем…

– Ничем, ничем… – уже со всех сторон поддакивают.

– Смирения не знаешь, – проникновенно лют говорит, руку Врану на грудь кладя – и чувствует Вран, как и в его груди вспыхивает что-то. Только с одной стороны. – Наказывают: не говори – ты говоришь… Наказывают: в лесу выживай – ты из деревни еду носишь… Наказывают: учись – ты о волчице высокородной думаешь да буквы костеришь…

– Судьба меня с волчицей высокородной свела – как о ней не думать? – огрызается Вран бессильно. Скашивает глаза на грудь свою: да, горит, горит и в ней пятно, но одно, одно, одно. – Судьба меня и сюда…

– Слова тебя по жизни ведут, а не судьба, – мягко лют возражает. – Словами чужими ты волком наречён, словами своими ты в этом всех убеждаешь. Судьба твоя – человеком в деревне своей жить, а не волчиц песнями своими льстивыми смущать. Пощади Баю, коли так дорога она тебе, как ты себе это внушил: много бед ты ей принесёшь, много притоков чёрных на дерево прольётся, много притоков чёрных – да главное русло жёлтое, всю душу её затопит, да так она в нём и утонет.

Ничего уже Вран не понимает.

– Жёлтое… Как ленты жёлтые? Двойню Бая от меня понесёт? – растерянно говорит он – и столько в нём смятения, что не страшит его уже ни лют этот, ни другие, ни столб огненный за спиной у него. – Двойня эта… что-то плохое сделает? Или просто – близнецы какие? Что вы в виду имеете?

– То, что только волк понять может, – спокойно лют отвечает. – Не дано тебе это – и нет в этом ничего плохого, каждый свой путь пройти должен. Вон. Вон путь твой.

Смотрит лют вдаль – смотрит туда же и Вран.

И видит, за одной из лютиц видит, тоже уж совсем человеком ставшей, огни деревни родной. Видит в колебании пламенном тропинку вниз по склону, в свежем снегу протоптанную, – да только не в лес она ведёт, откуда они с Баей пришли, а в деревню. К сторожке нелепой над частоколом. К воротам призывающе распахнутым – никогда община на ночь ворота открытыми не оставляет, а вон какой морок услужливый лют напустил.

– Не могу я, – хрипло Вран говорит. – Не оттуда я… хозяин… пожалуйста… Судьба моя…

– …в деревне твоей придумана, там она и останется, – продолжает за него лют. – Не бойся. Не бойся, Вран из Сухолесья. Отпусти волка, отпусти его, сам ты его себе вообразил – не живёт в тебе душа волчья. И тебе с волками не