Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

говорит с каждым словом все враждебней: «А вот мужчина хорошо живет, сразу видно. Потому и улыбается. Вы же хорошо живете, мужчина?»15 июня

Хочу капитальней высказаться на животрепещущую тему обуви, снимаемой в гостях по требованию хозяев. В моем детстве это едва ли не в первую очередь отличало интеллигентный дом от неинтеллигентного. Собственно, отличий было два. В интеллигентных домах гости обувь не снимали, и никто от них этого не требовал. Ровно так же в интеллигентных домах не висел на стене ковер, чай не гобелен, ковер мог лежать или не лежать на полу, а по стене стояли книжки. Остальные отличия были не строгими и текучими, благо все жили в типовых домах, в похожих друг на друга клетках. Колченогая хрущевская мебель стояла везде, и даже ужасающие румынские стенки могли встречаться в интеллигентных жилищах. Там чаще висели репродукции импрессионистов или кватроченто с красавицами Боттичелли и Доменико Венециано вместо «Ржи» Шишкина и «Неизвестной» Крамского или портретов Софии Ротару, хотя тот же Крамской мог затесаться где угодно, а уж Алла Пугачева и подавно. Повторяю, все различия были вариативны, кроме двух догматических: книжки vs. ковры и тапочки для гостей.

Заметьте, жили тогда бесконечно беднее и теснее, жили скученно, убираться приходилось больше, а домработницы водились только в очень обеспеченных семьях. При этом люди в разы чаще ходили в гости друг к другу, нынче от гостей дома избавляет обед в ресторане, тогда этого не носили. Зато с чистящими средствами имелись проблемы, которых нет нынче, словом, с какой стороны ни зайди, тогда было гораздо больше оснований просить гостей снять обувь. Но не просили.

Объяснение, которое я помню с детства, – может, у гостя носок дырявый, не ставь его в неловкое положение – было полушуточным. Серьезность состояла в том, что нельзя насильно разоблачать человека, у него и так полно разоблачителей. Не надо умножать то, что нуждается только в умалении. У советского человека не было privacy – нигде, никогда: с самого детства и до самой смерти он подчинялся коллективу. Ни в школе, ни во дворе, ни в казарме, ни на работе, ни в тюрьме, ни в больнице личного выбора не было, были общие правила. Даже за гробом шла группа товарищей с пламенными казенными речами. И вот гость пришел к вам в дом, одевшись так, как захотел. Уважайте этот выбор хотя бы вы. Хотя бы вы считайтесь с его отдельностью. И тогда считались, а сейчас – нет.

Можно поговорить о влиянии ислама: при входе в мечеть снимают обувь. Дом сакрализовался по мусульманскому типу, бессознательно, само собой, но все бессознательное особенно прочно. Это, наверное, частное объяснение, но я бы не стал его полностью отбрасывать. Общее объяснение на поверхности: интеллигентных людей стало гораздо меньше, книжек ведь тоже стало меньше в квартирах. Дом мутировал вслед за родиной. Как там говорил недавно вождь? «Никому никогда не удавалось и не удастся перекодировать Россию, переделать под свои форматы. Нас невозможно отлучить, оторвать, изолировать от родных корней и истоков». Вот и дом теперь никому не удастся перекодировать, родные корни и истоки всегда наготове, стоят под вешалкой: кожаные для мужчин и с бантиком для дам. А privacy ваше пусть остается за дверью, оно следы оставляет.

20 июня

Почитал я тут дискуссии вокруг одной групповой фотографии и хочу доложить вам следующее. Фотографироваться с жуликом и проходимцем, который весь в крови, вне зависимости от того, убивал он сам или только воодушевлял убийц, конечно, не надо. Еще раз для тупых и любящих передергивать: разумеется, не надо. Тошнотворное вышло дело. Но обсуждать и осуждать это сутками, наливаясь, как яблоко, сознанием своей нравственной чистоты и высоты, не сильно лучше. Рукопожатный дискурс, помимо всех прочих радостей, еще антихристианский по сути. «Царство мое не от мира сего», – сказал Господь. Мир лежит во зле, нельзя строить царство Божие на земле ни в пределах государства, как это делали большевики, ни в пределах общества, как это делают рукопожатники. Общество не секта и не ложа, оно вынужденно разнообразно и держится на взаимодействии и примирении заведомо враждебного и чуждого. Баланс этот всегда не надежен – не потрясайте его своими догмами и ризами. Это беспощадно и глупо одновременно. Пизда со скорбно поджатыми половыми губами, – как говорит одна моя подруга.

30 июня

Взял сегодня такси в Париже, водитель спрашивает: откуда вы? Говорю: из Москвы. Водитель обрадовался: я очень люблю Путина, он молодец, все правильно делает. Я вжался в кресло: моя твоя не понимай. Водитель перешел на жесты: Путин, говорит он, и большой его палец поднимается вверх; Америка – и палец падает вниз. Я, не в силах оторваться, внимательно разглядываю за окном парижские пейзажи. Кончилось это для меня плачевно – водитель поехал окружным путем, точь-в-точь, как московский жулик. И что я мог ему сказать, если я не говорю? Вспомнил старуху из далекой юности – высокую, громкую, с нарисованным свеклой коммунистическим румянцем, которая, завидев безмолвную, бесконечную очередь в кассу, бодро огибала ее и со словами – Мы победим, товарищи! Слава КПСС! – пробивала себе чек.

4 июля

Молодые мои друзья, как и положено, страдают от жары в Тоскане, хавая культуру, мимо которой там ни пройти, ни проехать. А я перебрался к холодному Бискайскому заливу, в Сан-Себастьян, где бель эпок навсегда: скучающие социальные работницы катают тут в креслах прибранных старух со стеклянными, только что сделанными прическами, и ничто их не колеблет. Дикой обкуренной баскской молодежи, впрочем, тоже хватает. Неподмытая юность и тщательно прочищенные морщинки существуют в параллельных, не пересекающихся реальностях, но в воздухе стоит смесь старческого парфюма и юношеского пота. Миры разные, а эфир один, где Танатос и Эрос неразрывны.

6 июля

В детстве мне объяснили, что ум это способность отличить существенное от несущественного и, по возможности, предвидеть последствия. Существенное это – закаты, рассветы и запах жасмина в июне, старые деревья, липовые аллеи, вообще усадьба и парк, музыка, живопись, литература, дуновение вдохновения и любая любовь, к женщине, к мужчине, к другу, к собаке, весь Петербург, Покров на Нерли, камни Европы, Иоанн Златоуст на Пасху. Самое существенное это – слово.

Несущественное это – разное величие и тщеславие, государственное, национальное, сословное, цеховое, наша партия, наши взгляды, наш круг, захватывающее соревнование пиписек, консерваторы, новаторы, националисты, либералы, вся вообще политика, любой срач. Самое несущественное это – слова.

Казалось бы, так легко отличить одно от другого.

10 июля

Я не Крымнаш и в Крым не езжу не по идейным соображениям, а просто потому, что трудно ездить туда, где был счастлив в юности и где сейчас все другое. Но представить себе, что можно кого-то