Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

и потому, что расследование еще не закончилось, и потому, что пиндосы сбивали самолеты, а трибуналов не было, и укры их сбивали, и тоже обходилось без трибуналов, и, главное, потому, что это будет политический процесс над родиной, а судьи кто? И вспоминаю нынче позабытого Виталия Калоева, который после долгой разлуки встречал свою семью – жену и двоих детей – в Барселоне, но так и не встретил, а вылетел в Цюрих и оттуда в Юберлинген, где упал самолет, и прорвался на место катастрофы, и нашел свою дочь в трех километрах от падения лайнера, сначала бусы нашел, а потом уже тельце, и полтора года ждал, что кто-то ответит за преступление, что будет суд, но так и не дождался, и 24 февраля 2004 года убил авиадиспетчера Питера Нильсена, которого – справедливо или нет – считал главным виновником катастрофы. Хорошо помню, как тогда писали, очень страстно и убедительно писали, что преступление не может оставаться без наказания, должен быть суд, иначе самосуд неизбежен. Видимо, за прошедшие десять лет эти доводы устарели, стерлись в труху.5 августа

Выскажусь-ка и я на модную тему часов и пр. знаковых атрибутов. В конце девяностых годов я три утра подряд провел с одним богатым ньюсмейкером, которого надо было подготовить к выступлению. Я, понятное дело, отвечал за слова, а двое коллег по консалтингу, приглашенных независимо от меня – молодой человек и его напарница, – за сценический образ: как выйти, как встать, куда деть руки, какие делать паузы. За три дня, за три занятия надо было научить ньюсмейкера разным премудростям.

Молодой человек был и в самом деле молодым, лет 25, и такого же возраста была его товарка, они тогда считались восходящими звездами, а в двухтысячные уже воссияли. Я был пятнадцатью годами старше, и между нами пролегала пропасть, я сам по себе, одиночка с листочками, они несут бренд, представляют фирму, вместо моего самиздата хорошо упакованная презентация: дизайн, картинки, шрифты, все, как у взрослых. Москва между уходящим Ельциным и надвигающимся Путиным была тем местом, где наши два мира могли еще встретиться. Разница, однако, была кричащей и начиналась с одежды. Я сунулся в гардероб и – ура! – обнаружил там фуфайку, удачно скрывавшую мою толщину, мысль залезть в костюм даже не приходила в голову, я костюмы терпеть не могу, но дело не в этом – занятия наши начинались в 10 утра, какие в такую рань костюмы? Черта лысого! – молчел явился в белой рубашке с галстуком и платком, торчавшим из пиджака. И под стать ему была молодуха, с обручальным кольцом на пальце, накрашенная, отштукатуренная, с тяжелыми ресницами, в жакете, на отвороте которого сверкала, переливаясь, огромная жирная брошь, усыпанная красными, зелеными и голубыми камнями, – как у Мадлен Олбрайт, которая тогда была госсекретарем Америки и ковровыми бомбардировками утюжила Белград. Олбрайт носила бижутерию, американский налогоплательщик другого бы не понял. И это, конечно, тоже была бижутерия. «В каком табачном ларьке ты прикупила ее, подруга?» – подумал я.

«Самое смешное, что она настоящая. Фи, она настоящая. Это сапфиры, изумруды и рубины. Дорогая брошь для делового утра», – смеясь, заметила моя приятельница, когда я ей описал наш первый урок с ньюсмейкером. Приятельница знала эту пару и продолжила свой комментарий: «Вы не понимаете, она брошью посылает сигнал, как и Мадлен Олбрайт. Эта нацепляет дешевую демократическую голубку, чтобы показать миролюбие, а та богатой брошью обозначает цену, стоимость своего консалтинга. Приглядитесь, он наверняка делает то же самое».

И действительно, молчел невзначай и очень элегантно выпрастывал руку, демонстрируя манжету с бриллиантовыми запонками, а под нею часы – не спрашивайте, какие, и почем был овес, я часов отроду не носил и ничего в них не понимаю. Но элегантность движения, как бы случайного, меня поразила. Молчел был слободским в анамнезе, с мясистыми чертами, проступавшими сквозь стертый офисный облик, но рука от многократно повторенных механических движений стала воистину выразительной: короткие толстые пальцы, широкая кисть, уже приученная к великосветской небрежности.

Богатый и даже очень богатый ньюсмейкер все три дня принимал нас в свитере, тонком, под горло, один день в сером, другой – в коричневом, третий – в темно-зеленом. Под свитером, наверное, имелась футболка или майка, по крайней мере, рука его была совершенно голой – ни часов, ни запонок, ни браслета, ни перстней, ни даже обручального кольца, ни одного знака. Школьный учитель, одетый никак, чтобы не привлекать к себе внимания и не смущать учеников, слушает, как они отвечают ему урок.

В сущности, так оно и было.

8 августа

«Сноб» опубликовал свой шорт-лист. По разделу Театр там Тимофей Кулябин с «Тангейзером», который оскорбил в религиозных чувствах множество людей, спектакля не видевших. Так они изловчились. Теперь другое заочное множество, будем надеяться, даст «Тангейзеру» премию. Великую формулу «Я Пастернака не читал, но скажу» пора обогащать. Не всегда же за первой частью должно следовать гав-гав-гав. Пусть, наконец, прозвучит ми-ми-ми.

8 августа

Всякий раз, как похвалишь кого-нибудь из наших современников (писателя, режиссера, музыканта), наткнешься на гордое возмущение: кто эти люди? – за МКАДом их никто не знает. И эта сверкающая очевидность кажется негодующему козырным тузом: ваша дама бита.

Дорогие мои, не все писатели, режиссеры, музыканты избираются в Государственную Думу, и не все отвечают перед электоратом. У некоторых есть другой Судия. Дух веет, где хочет, и если ему больше нравится Садовое кольцо, никто ничего с этим поделать не сможет. Замкадность это не вечная ценность, а только местоположение. За МКАДом и Пушкина не все знают. И что теперь, удавиться?

8 августа

У либеральной интеллигенции тьма недостатков, которые для меня всегда были очевидны, я о них много писал в девяностые годы и в начале двухтысячных, и сейчас иногда прорывается. Это легкий хлеб: все здесь на поверхности, и охотников до такого чтения много – возмущенное бульканье и кипяток восторга гарантированы. Но это странное нынче занятие. Тут лернейская гидра, у которой пятьдесят тысяч голов и сто тысяч шей, пускает яд и твердит про свою народность, а ты клеймишь вон того индюка за то, что плюется косточками.

P. S. «Тристана» Бунюэля начинается с того, что главный герой, стареющий и благородный, конечно, презирающий церковь и государство, видит, как мимо него пробегает вор с только что обретенной добычей, следом появляются полицейские с вопросом, куда побежал разбойник, и герой, не раздумывая, направляет их в противоположную сторону. Действие происходит в Испании, в двадцатые годы. Это я к тому, что такое «либеральная интеллигенция». С разными поправками на национальную специфику она существует повсюду в Европе с конца XIX века и по сей день. А то тут у меня в комментах пишут, что это моя выдумка, нет никакой «либеральной