Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

И отловленная по его прихоти Баборыба отвыкала от них? Или даже сумела отвыкнуть?

А может, она просто устала? Утомилась от непривычных для неё физических нагрузок, вызванных стараниями угодить возжелавшему её свирепому сухопутному животному?

Впрочем, подъём их к предбаннику вышел таким внезапным и скоростным, что Куропёлкин не успел удивиться или расстроиться всерьёз.

Но расстраиваться ему и не пришлось. Вовсе не утомлённая девушка в безводном предбаннике потащила его к ложу со свежайшим бельём и периной, будем считать, на гагачьем пуху, и их с Куропёлкиным испытания на совместимость продолжились и впрямь одарили Куропёлкина безусловным ощущением радости жизни.

230

Однако продолжались они недолго.

В некие мгновения Куропёлкину казалось, что его подруга спешит. Вернее, торопится. Но эти мгновения и мысли сейчас же были забыты и лишь позже получили разумные объяснения. Спешка её и даже быстрая и неожиданная для Куропёлкина смена поз (когда только сумели просветить?), естественно, была вызвана ненасытностью теперь уже женщины и ненасытностью, яростней, похоже, самого Куропёлкина.

Всё соответствовало испытанию, и интенсивность его могла лишь обнадёживать Куропёлкина.

И всё же Куропёлкин был сегодня зануда. Либо зануда, озабоченностью строже, — педант. Как-никак — испытания, и он в них — экзаменатор. А кто же ещё? А потому все мелочи, требующие оценок, в его мозгу шевелились и никуда не упрыгивали. Летучая мыслишка «…вернее торопилась…» то и дело возвращалась к нему. Спешила — это жадность в любви. А торопилась — совсем иное. Торопилась кончить. Торопилась из-за чего-то. Торопилась к чему-то.

Но ведь так оно и вышло!

Чмокнув Куропёлкина в щёку, завершив действо, Лося Мезенцева набросила на плечи махровый халат и понеслась в Шалаш, а в Шалаше проскочила в гардеробную и — к своим шкафам!

Понятно, Куропёлкин поспешил за ней.

231

Тогда-то он и услышал первые звуки, вылетевшие, вырвавшиеся из организма Лоси Мезенцевой, Баборыбы. Звуки эти не походили ни на попискивание дельфинов, ни на кваканье лягушек, ни тем более на воркование обленившихся голубей на асфальте московских дворов. Нечто похожее на стоны, будто приглушённые, скажем, подушкой, но подушкой лицо Лоси прикрыто не было, Куропёлкину услышалось в конце их с Лосей экзаменационного упражнения.

Теперь же звуки вчерашней (или вечной?) Баборыбы были острые, резкие, высоких нот, горячие, к ним можно было приставить пожарные лестницы и восклицательные знаки. Звуки, изданные Лосей, если что-то педанту Куропёлкину и напомнили, то прежде всего — восторги московских, не из бедных, дам в магазинах с модными нарядами. Опять же ничего странного не открыл Куропёлкин в своих соображениях. Видимо, его Баборыба и вправду преуспела в житейских университетах, увлеклась красотой форм и удач гламура (её ведь готовили и к светской жизни, слова Селиванова) и поисками соответствий своего тела с этими формами и удачами.

И не только.

Из существа РЫБА ОБ ЛЁД под влиянием новых своих интересов она стала способна звуками оценивать объекты своих пристрастий.

Тем более что Лосины звуки рождались исключительно в гардеробной при осмотре шкафов (их там ей было отведено из семи — шесть) и примерке людских заменителей исторической чешуи.

И это не могло не радовать Куропёлкина. Скоро, понадеемся, можно будет с ней поговорить. И даже обсудить, для начала, хотя бы и новый, восемьдесят третий роман Шиковой.

232

И потекли будни совместного проживания Куропёлкина с Лосей Мезенцевой.

Первые их дни бурными назвать было нельзя.

А Куропёлкин ожидал от них страстей.

Необъявленные его сетования, видимо, были учувствованы Селивановым, тот явился успокаивать его.

Суть монолога Селиванова была такая. Не ускоряйте ход событий. Лосенька (главное — Лосенька!) в первый же день потратила столько энергии, что она сейчас чуть ли не обесточена. Ещё одно несвоевременное напряжение, и она может погибнуть. А ведь начиналось всё даже лучше, чем предполагали. Она, к удивлению многих, и звуки стала издавать! А потому следует проявлять терпение и спокойствие. Возобновление энергии в Лосе будет происходить лишь капельными дозами. Стало быть, никакого секса. Пока. Если хотите выразить своё к ней отношение, погладьте её ласково по головке, шепните ей нежные слова. Правда, она их не услышит, но неважно… Таким нередко протекает совместное проживание… Вы сами его потребовали… Но зато потом-то!

— Вы меня поняли, Евгений Макарович? — спросил Селиванов.

— Понял, — мрачно сказал Куропёлкин.

— Она сейчас спит, — сказал Селиванов. — Не будите. Сон для неё теперь полезнее всего.

— Как быть с её питанием?

— Вас будет по-прежнему обслуживать горничная Дуняша, — сказал Селиванов. — Меню можете разнообразить. Испытуемая Мезенцева, по рекомендациям диетологов, пока будет принимать спецпищу.

— Из тюбиков? — спросил Куропёлкин.

— Из тюбиков, — кивнул Селиванов.

— Я за неё рад, — сказал Куропёлкин. — Глядишь, проголодается и оживёт.

— А что касается ваших звукозаписей, Евгений Макарович, о путешествиях в Мексиканском заливе, — будто бы вспомнил Селиванов, — то они потихоньку расшифровываются. И будет о чём поговорить.

— Это пожалуйста, — сказал Куропёлкин. — Это хоть завтра.

— Завтра не выйдет, — сказал Селиванов.

233

Не вышло и послезавтра.

А полусонные будни Баборыбы с кормлением из тюбиков продолжились.

Полусонное или, скажем, чуть ли не сомнамбулическое её существование происходило в одном из помещений Шалаша, аттестованном Селивановым как комната на случай размолвок. Порой Мезенцева вставала, бродила по комнате с закрытыми глазами, иногда выбредала в коридор, принюхивалась, что-то или кого-то искала, но явно не его, Куропёлкина. Удобства в её обиталище были, а пищу ей подавали через оконце, стилизованное под тюремное, но с выпендрёжем дизайнеров. Открывались ли при тюбиковых угощениях глаза Лоси (Лосеньки, по Селиванову), Куропёлкин не знал. Селиванов попросил его время от времени наблюдать за состоянием сожительницы (это слово безнадёжно не нравилось Куропёлкину, да и никакого сожительства не происходило, разве что находились они под одной стекляной крышей). В первые дни и даже ночи Куропёлкин, обеспокоенный тяготами приспособления Баборыбы к жизни с таким чурбаном, как он, всё же заглядывал в комнату Лоси, слышал её посапывание (опять же — звук!) и успокаивался. Да наверняка, полагал он, за ней присматривают, и кому надо.

Поначалу радовало Куропёлкина, но потом стало раздражать, вот что. Выходы Сомнамбулы в коридор, а в нём имелись зеркала, в разных одеяниях. То в какой-то шляпке с фиговинами «от королевы» и взблёскивающими камнями (наверняка стразами). То в ковбойских сапогах со шпорами. То в шубёнке из песца. То с браслетами на запястьях рук, а порой — и на ногах. И всё это на голое, но нежное тело. Иногда, правда, к браслетам добавлялся и сиреневый купальник.

Да на кой хрен мне нужна такая подруга, возмутился наконец Куропёлкин.

И вообще, хватит. Покуражился и хватит! Добился своего, получил Баборыбу, провёл с ней испытания, и хватит!

Пришла и ещё одна мысль. В последний момент экзаменационного испытания Куропёлкин ощутил безусловную радость жизни. Теперь же он сомневался в том, что та радость была истинно безусловной. Вспоминались и другие испытания и радости жизни. Были среди них случаи и поярче. А полусонная Баборыба стала ему противна. Придуривается, сволочь, решил Куропёлкин.

Был вызван Селиванов.

234

— Всё, — сказал Куропёлкин. — Отправляйте Баборыбу обратно в реку Мезень. Мне с ней скучно. Никакого совместного проживания нет и не предвидится.

— Одним из условий сотрудничества с нами, — сказал Селиванов, — было исполнение вашего требования отловить и доставить вам Баборыбу для совместного проживания. Отловили и доставили. Затраты — на её обучение, на Шалаш и на кормление… А вы… Это непорядочно. К тому же вы подписали Бумагу.

— От сотрудничества с вами, Андрей Сергеевич, я не отказываюсь, — сказал Куропёлкин. — Но от пребывания с Баборыбой под одной крышей прошу освободить. Мне эта сонная дура надоела. Не тратьтесь на Шалаш и на аквариум, а я перейду опять в свою избушку, тем более там остался Башмак…

Селиванов стоял растерянный.

— Вот уж чего не ожидал от вас, Евгений Макарович, — сказал он. — Ведь Лося — создание совершенное, но не ожившее…

— И что?

— Но вы-то — Пигмалион.

— Я мужик тридцати четырёх лет, — сказал Куропёлкин, — и мне нужна баба!

— Это что — новое требование? — спросил Селиванов.

— Никакое не требование! — вскричал Куропёлкин. — Я же сказал, что от сотрудничества с вами не отказываюсь!