Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов

Вскоре командир дивизиона майор Козиев выстроил дивизион и стал довольно грубо всех отчитывать. «Кур захотели! — кричал он. — Пожалуйста, наберите сколько хотите и все на кухню. Самодеятельность запрещаю! А немецкую форму снять и выбросить. Кого увижу, строго накажу! Командирам принять меры. Это же армия, а не колхоз!» Все молча слушали, переминаясь на месте. Потом разошлись и попрятали немецкое барахло, кто где: на машине много места. А еда как была, так и осталась. Попробуй, проследи, если и командирам тоже надоела кухонная похлебка. А наказание какое в этих условиях? Максимум лишний час в карауле.

Тут же нам объявили, чтобы к утру готовили посылки домой. Все разбрелись по брошенным домам в поиске «трофеев», т. е. оставленного беглецами имущества. Надо сказать, что в домах уже здорово пошуровали. Все шкафы и дверцы были раскрыты, а содержимое вывалено наружу. Я набрал положенные мне 10 кг из того, что приглянулось. Белье нательное и постельное, моток женских чулок, еще что-то. Сколотил ящик из разбросанной кругом фанеры и отнес посылку в пункт сбора, не очень надеясь, что она дойдет до дома.

Посылка дошла. Мама большую часть посылки сбыла на популярной тогда толкучке в Расторгуеве. Это здорово помогло пополнить на несколько месяцев голодный паек по карточкам. Почти все считали сбор и отправку «трофеев» домой справедливым делом. Эти негодяи, немцы, столько разрушили, уничтожили, отправили к себе на родину, что пусть теперь расплачиваются! Пусть наши семьи получат хоть какую-то помощь в их нелегкой, а порой невыносимо тяжелой жизни. Это справедливо. Так считали все, в том числе официальная пропаганда. Меня внутренне смущало только то, что, на фоне всеобщей ненависти к немцам, это приведет потом к грабежам. Чего скрывать, так впоследствии и случилось. Предвестником такого развития событий был запомнившейся мне на нашей стоянке случай, увы, не одиночный. Вечером мой командир, Шалевич, предложил мне сходить с ним в соседний хутор, где, он слышал, осталась немецкая семья, наверно, не успела бежать. Надо проверить, не прячется ли там кто и нет ли оружия, объяснил он. Я почувствовал, что дело не в оружии, а в возможности найти самые популярные среди военной братии «трофеи»: часы или сапоги. Пошли. Он с автоматом, я с карабином. Вот и дом. Стучим: «Патруль! Откройте!» Дверь открывает встревоженная немка, лет 35–40, по нашим понятиям, пожилая, чем-то напоминает учительницу. Держится напряженно, но с каким-то добрым, сочувственным достоинством, не испугана. Шалевич объясняется с ней по-немецки и кое-что переводит. Был примерно такой «диалог»:

— Оружие есть?

— Что вы! Подумайте, зачем мне оно.

— Есть еще кто в доме, мужчины?

— Нет, нет. Никого нет, все уехали.

— Мы проведем обыск.

— Пожалуйста.

Шалевич стал рыться в первом попавшемся шкафу, это был буфет. Он открыл ящик, другой, делал вид, что ищет. Хозяйка смотрит как-то сочувственно и вдруг произносит:

— Вам, солдатам, наверное, еды не хватает, часов, сапог и… девушек. Здесь уже приходили. Девушек и сапог нет, а из еды кое-что есть.

— Нет, нет, мы проверяем, нет ли оружия, — как-то вяло отвечает Шалевич.

Мне становится стыдно, и я прошу его уйти. Он, хотя и не сразу, после небольшого препирательства, соглашается. Сказав хозяйке, что, раз здесь уже были, мы уходим, еды не надо. Мы покидаем дом.

Стоянка затянулась на 2–3 дня. Но вот подвезли бензин, и наш полк на большой скорости двинулся дальше, нагонять танкистов. Мелькают поселки, и вот последний польский город на границе с Германией. Все дома увешаны польскими флагами и флажками. Редкие местные жители беседуют с нашими бойцами и командирами. Остальные прячутся по домам, справедливо считая, что, пока идут передовые части, лучше не высовываться. Разрушений не видно. Ночуем здесь, а завтра вступаем на вражескую землю. Что ждет нас там?

Утро. Небо затянуто низкими облаками, значит, авиации не будет. Наскоро моемся, завтракаем и по машинам. Выстраиваемся в колонну и медленно движемся по улице последнего польского городка. Притиснутые друг к другу домишки, не выше 3-го этажа, густо усеяны польскими флажками. Редкие прохожие. Мирный город. Спускаемся к реке, по которой до войны проходила граница. Сразу возникает контраст с уже покинутой мирной обстановкой в Польше. Половина моста на польской стороне цела, а вторая половина, немецкая, разрушена и заменена сейчас понтонами. Проехали понтоны, поднялись на берег и почти сразу въехали в первый немецкий город (Черникау?). При въезде высокий забор, на стене которого черной краской или углем крупно выведено: «Вот она, проклятая Германия». Лозунг точно отражает охватившее всех настроение. За забором поднимается черный дым — что-то горит. Проезжаем по городу. Встречаются развалины, вызванные то ли бомбардировками, то ли недавним боем с передовыми танковыми частями. Жителей не видно, бежали или спрятались. На улицах разбитые повозки и редкие трупы. Город объят пожарами, их никто не тушит, некому. К вечеру он практически сгорел. Но наш полк уже покинул его и катит дальше, вслед за танкистами.

К утру подъезжаем к следующему городу (Шлоппе?) и останавливаемся на окраине, размещаясь в брошенных домах. Город цел, но мертв. Пожаров нет. Опять ни одного жителя. Правда, в домике, где обосновался штаб дивизиона, молодая немецкая семья, муж, жена и ребенок. Они довольно приветливы и встретили нас с каким-то облегчением. Это были первые немцы на своей земле, которых мы увидели. Муж заявил, что он коммунист, показал документы, которые он тщательно прятал, рассказал все, что знал о ситуации в городе. Сказал, что очень боялся ГЕСТАПО, эсэсовская команда которого гнала всех из города. Коммунист или оставленный здесь диверсант? Многие сомневались, говорили: знаем этих коммунистов, притворяются, бестии, все они одной миррой мазаны. Небось переоделся в гражданское и теперь твердит «Гитлер капут!». Сказывалась ненависть и глубокое недоверие к немцам. Мне же показалось, что он говорит правду, и думалось, что ему придется нелегко с нашими органами. Осмотрел дом, подивился чистоте и порядку на кухне и в доме, множеству вещей, посуды и другой утвари. Ничего похожего на наш убогий довоенный быт. Вот это живут, и опять мысль: «Чего полезли в нашу страну?» Правда, нам втолковывали, что Гитлер носился с идеей расширения жизненного пространства, хотел заселить наши земли немцами, сделать их помещиками, а часть русских оставить работниками у них. Остальных уничтожить, как неполноценных. Была ведь такая идея у фашистов, и она, увы, импонировала части немцев.

Стоянка затягивалась, солдатня и офицеры разбрелись по городу, кроме дежурных и караула. Разбрелись посмотреть, как здесь живут, точнее жили. И, конечно, прихватить трофеев: сапоги и часы для себя, брошенное «барахло» для следующей посылки. У меня был час или два свободного времени, и я вместе с одним или двумя связистами отправился на «экскурсию» в ближайшие дома. Поодиночке ходить опасались. Любопытно посмотреть, как жили захватчики. Большинство солдатни искало спирт или шнапс, сапоги, наручные часы и что-то для посылки. Мне очень хотелось найти очки, ну и сапоги и часы тоже, конечно, не помешали бы. Чертовски надоели разбитые ботинки с обмотками, которые, пока мы в валенках, до весны валялись с вещами на нашей машине. Зашли в дом. Квартира довольно большая. Все двери и шкафы, уже привычно, открыты нараспашку. Полы завалены барахлом, которое высыпали из шкафов, книгами, посудой. Значит, танкисты или наша братва здесь уже побывали. Впечатление, что ничего не взято, а вывалено из любопытства. Во многом так оно и было. Вышел через спальню во двор и почувствовал запах гари. Где-то за крышами поднимался столб дыма. Пожар! Кто это поджигает? Вернулся в спальню и обнаружил на кровати тлеющий клок бумаги или куска материи. Когда успело занести? Позвал напарника, затоптал и выбросил этот клочок во двор. Обошли другие квартиры. Везде навалены горы одежды, белье, простыни, масса посуды, тикают или стоят настенные и напольные часы. Немыслимое богатство в наших глазах. Были и очки, и сапоги, но очки для дальнозорких, а сапоги не подходили, слишком узкий подъем, не надеть. На чердаке обнаружили огромные сундуки, битком набитые старой одеждой и посудой. Бережливы немцы! Опять пришла мысль: зачем к нам полезли, имея столько всего. Появилась какая-то злость, и, схватив сундук с посудой, мы выбросили его на улицу с высоты третьего этажа. Раздался треск лопнувшего сундука и звон бьющейся посуды. Глупость? Безусловно, но было такое время, и нам по 17–19 лет, мальчишки! Когда вернулись в спальню, то опять обнаружили порядочный горящий клок, опять на постели. Как будто кто-то только что тихо подбросил. Стало не по себе. Опять потушили очаг и быстро, с карабинами на изготовку, обежали двор, соседние помещения. Заглянули в подвалы. Никого! В окно увидели второй столб дыма.