На одном дыхании! - Татьяна Устинова

Когда стихло старушечье шарканье, Марина пробормотала:

– Чертовы тамплиеры! – и повернулась к мужу.

– Бедная девочка, – немедленно сказал Костенька, – за всех ты переживаешь, обо всех беспокоишься!..

Сейчас подойдет приложиться к ручке, поняла Марина. Костенька приблизился, нашарил холодную Маринину руку и поцеловал, как всегда, в ладонь. Вот ведь странность какая! Костеньку все тянет «к ручке», а Разлогов никогда, ни разу в жизни не целовал ей рук! Интересно, почему?..

Марина задумчиво подула на подвески, и они опять прозвенели тихонечко.

– Милый, – начала она, – я сейчас уеду, ты знаешь куда.

Милый сочувственно покивал, привлек ее к себе и обнял за голову. Марина пристроила щеку ему на плечо. От его жилета уютно пахло свежим табачным дымом.

– Ты проследи за Верой, сделай милость, – продолжала Марина, нюхая жилет, – таблетки я оставила, четыре штуки. Пусть она непременно примет, непременно!

– Непременно прослежу, – согласился Костенька. Марина знала, что так оно и будет. В этих вопросах Костенька до смешного педантичен! Он всегда очень любил лечиться и не пускал это дело на самотек. За Верой – в смысле таблеток, – он присмотрит, можно не волноваться.

– Вот и хорошо, – Марина отстранилась, запах Костенькиного табака ей надоел. – Я приеду вечером во вторник, у нас как раз в среду с утра читка.

– Господи, – всплеснул руками Костенька, – а отдохнуть? А прийти в себя? Марина, ты себя совершенно не жалеешь.

– Мне достаточно, что ты меня жалеешь, – голосом чеховской героини произнесла Марина и покосилась на подвески. Как дивно они звенели, даже песенка вспомнилась давняя, из прошлого!

И тут же подумала: как хорошо, что Разлогов – это прошлое! Как быстро настоящее становится ненастоящим! То есть прошлым. Вот и сейчас так. Она уедет. А вернется в уже другое настоящее, и то, будущее настоящее, станет самым настоящим!

Тут она заторопилась. Даже при всей ее выдержке ей было… трудновато. Она быстро оделась – свитер, стеганая теплая куртка, образец британского стиля, Костенькин подарок, меховые сапожки и платок. Куда там Грейс Келли до Марины Нескоровой! Что там эта Грейс могла сыграть?! А вот поди ж ты, считается великой до сих пор, и это просто несправедливо.

Костенька, спустившийся ее проводить, основательно установил сумку в багажник, чтоб не опрокинулась и не каталась, потом так же основательно поцеловал обе Маринины ручки.

– Иди домой, милый, – продолжая привычную игру и точно зная, что из всех окон смотрят соседи, попросила Марина, – простынешь!.. Иди-иди!

Но он мужественно мерз все время, пока она садилась в машину, запускала двигатель и давала задний ход. В окно она покивала и поулыбалась ему, до такой пошлости, как воздушные поцелуи, она никогда не опускалась, и в зеркале заднего вида до самого выезда со двора видела его сутулую фигуру в пиджаке с поднятым воротником.

Потом она выехала на пустую набережную, залитую холодным осенним солнцем, зажмурилась и нацепила темные очки. В Москве было чисто, ярко и пусто, как в Париже.

– Хочу в Париж, – громко сказала Марина. – Поеду в Париж жить. У меня будет квартира на авеню Фош, и я буду гулять по осенним бульварам!

Дорога предстояла неблизкая, и Марина включила радио – по субботам диджеи, уставшие от «ротации» всякого непотребного мусора, иногда ставили хорошую музыку. Кроме того, у нее были диски! Разумеется, классика – Чайковский, конечно же, Первый концерт, и Рахманинов, конечно же, Второй, и, как обязательное дополнение, «Фантазия-экспромт» Шопена и «Времена года» Вивальди. Все как положено. Еще, разумеется, легкий джаз – Костенька привез из Алабамы, классические прокуренные негритянские блюзы. И конечно же, Высоцкий. Но это то, что она слушала, так сказать, «на сцене». Вот если б кто-нибудь заглянул в машину великой актрисы, то услышал бы или бархатные голоса, или симфонический оркестр – на выбор. «Для себя» в потайном отделении бардачка Марина держала сборничек, где были «Белые розы», «День рожденья грустный праздник» и «Дельфин и русалка».

Под песнопения разнообразных русалок и дельфинов Марина незаметно проехала километров триста. Дорога от Москвы была, разумеется, плоховата, пустынна, и Марина ехала себе, не торопясь, в деревнях дисциплинированно снижала скорость, посматривала по сторонам. Возле какой-то бабки, напомнившей ей Веру, остановилась купить картошки. Здесь ее никто не узнавал, ее слава была слишком велика и высока, чтоб в придорожной деревне ее кто-нибудь мог узнать и как-то… соотнести с великой русской актрисой! Кроме того, она придумала отличную маскировку! В три приема она заплела волосы в косу и колбаской уложила на темечко, на манер украинской политической дамы. Такая прическа не идет решительно никому, а уж красавицу Марину она портила необыкновенно, поразительно! И портила, и старила, и Марину это очень забавляло. С колбаской на голове, да в стеганой куртке, больше напоминавшей телогрейку – Костенькин любимый «британский стиль», – Марина делалась похожей на председательницу сельсовета какой-нибудь деревни Бобры Дальние, и картошку покупала, как председательша, долго и громогласно торговалась, норовила недодать десятку, называла старуху «мать» и все время повторяла: «В ваш пакет, своего у меня нету!»

Наигравшись вволю, она швырнула картошку в багажник – рассыплется, и черт с ней, водитель потом все подчистит! – и вновь поехала на запад, на красное солнце, холодное и почти невероятное в это время года.

Она ехала и думала – я как то солнце. Холодное и невероятное.

Когда-то Разлогов, глупый, влюбленный мальчишка, мечтал, как у него будет машина и он станет на ней катать ее, Марину. Почему-то ему очень хотелось поехать с ней в Питер, и он рассказывал ей про дорогу – через Тверь, Торжок, Вышний Волочек, минуя Выдропужск, до Великого Новгорода, а там рукой подать. Про Выдропужск он говорил, что там, по всей видимости, «пужают выдру». Марина слушала, хохотала, представляла себе, как именно «пужают» эту самую выдру, мечтала о машине и о крохотном магазинчике в Клину, где продают свежий хлеб и самую вкусную в мире докторскую колбасу!.. Она подыгрывала ему, и он верил. Тогда еще во все верил.

Это потом он уже ни во что не верил. И ей никогда не удавалось сыграть так, чтоб он поверил.

На самом деле это даже обидно!.. Ради него она иногда делала отчаянные глупости, стремясь зачем-то убедить его в том, что ее игра – никакая не игра, а самая настоящая правда, и у нее не получалось!

Хорошо, что он умер, и вместе с ним умерло все то прошлое, которое не настоящее. И она сама придумала себе настоящее прошлое, и никто не смеет сомневаться в том, что оно самое настоящее!