Письма на волю - Вера Хоружая

Впервые серо-голубые Верины глаза не излучали тепла радости. Хоружая говорила о великой ответственности юного поколения перед памятью Ленина и перед судьбой его дела.

Прошли год-полтора.

Целые дни проводил я теперь в доме на бывшей Богодельной, ныне Комсомольской, улице; она круто поднималась в гору от низины района Немиги. Здесь — молодежный клуб и здесь же — редакция «Красной смены». Работал в газете сотрудником отдела рабочей молодежи.

В это время Веры не было уже в Минске. Никто из нас не знал, где она.

В архиве редакции хранился снимок 1923 года: первые работники «Красной смены» — все в сапогах, галифе, косоворотках. А с краю стоит одна-единственная девушка в скромном пальтишке, с непокрытой головой — Вера Хоружая.

Однажды редактор приходит из Центрального Комитета ЛКСМ Белоруссии взволнованный, озабоченный, кладет на стол несколько листков:

— Читайте. Будем публиковать…

Это было письмо с «крес» (так называли тогда западные районы Белоруссии, находившиеся под пятой белопольских панов). Центральный Комитет Коммунистического Союза Молодежи Западной Белоруссии сообщал о зверских пытках и чудовищных издевательствах пилсудчиков над молодыми рабочими и крестьянами…

Теперь мы знаем, кто был секретарем подпольного ЦК комсомола Западной Белоруссии. Во всем строе, во всех интонациях этого гневного и мужественного письма я слышал знакомый голос — голос Веры Хоружей.

Улицы Минска затопила негодующая рабочая и учащаяся молодежь. Могучая демонстрация протеста против белого террора тогдашнего буржуазно-помещичьего правительства Польши вошла в летопись революционной борьбы тех лет.

…1929 год. Заря первой пятилетки. На родном Вере Полесье, на Минщине, на Витебщине — по всей Белоруссии поднимаются всходы нового. Колхозы, первые ударные бригады в цехах заводов и фабрик…

Как корреспондент республиканской газеты, я много езжу и вижу. И вот решаю написать о происходящих чудесных переменах Вере Хоружей…

Заодно со своим письмом посылаю Вере и короткое приветствие отряда минских пионеров — ведь она всегда так любила ребят в красных галстуках.

Проходит несколько недель. Через МОПР получаю конверт. В конверте — узкая полоска папиросной бумаги, густо покрытая микроскопическими, но такими четкими буковками… Ответное письмо от Веры!

«Дорогим, незабываемым сюрпризом были для меня и твое письмо и приветствие пионеров. Вот была у нас радость! Перед нами сразу раскрылась обычно закрытая для нас книга жизни».

Пионерам Вера написала отдельно и поручила передать ее послание в отряд.

Четыре драгоценные весточки получил я из Фордона. Каждое сообщение об успехах на фронте пятилетки вызывало в общей камере женской тюрьмы взрыв восторга.

Мне не довелось встречать Веру Захаровну на границе и в родном Минске. Встретились мы уже в Москве. В гостиницу к Вере приходило много старых товарищей и друзей по комсомолу. Как жадно расспрашивала она каждого о жизни, семье, работе! «Скоро и я включусь в стройку», — говорила она с прежним боевым комсомольским задором.

Больше я ее не видел…

Жизнь Веры Хоружей — вдохновенная поэма, еще не переложенная на стихи.

Нужна кисть шекспировской, пушкинской силы, чтобы передать все краски богатейшей натуры, все перипетии драматической и величавой судьбы.

Вера Хоружая родилась в один год с Юлиусом Фучиком. Мне кажется символичным это совпадение. Та же величайшая человечность, та же беспредельная преданность коммунистической идее.

Перед нашей литературой еще один неоплаченный счет.

Но если романы и поэмы быстро не рождаются, то нельзя откладывать в долгий ящик другое: собрать все документальные свидетельства о Вере Хоружей и поскорее дать молодежи биографию истинной героини нашей эпохи, предвестницы великой моральной красоты нового Человека.

Мих. Златогоров

«Литературная газета» № 158(4124), 26 декабря 1959 г.

НАША ВЕРА

В Гродно я была только два дня, и прямо-таки не верилось, что в родном городе я не была 30 лет, — здесь все такое родное, незабываемое. Только по сравнению с таким, каким я видела его в последний раз (это было в 1925 году), город теперь стал как бы меньшим и улицы сделались уже. И такое впечатление создалось не только потому, что я увидела теперь Гродно после Москвы и Ленинграда, но и потому, что на центральной улице (бывшей Соборной), на улице Карла Маркса (ранее Бригидской или Скидельской) ныне с обеих сторон посажены каштаны, которых раньше не было, и от этого как бы теснее стало на улицах.

Тем не менее это был мой город, и как живое, перед глазами встало все, что было связано с ним, — и молодые годы, и события, и переживания, ожили образы людей, с которыми я разделяла тогда радость борьбы и трудности ее в суровых условиях подполья. Эти люди не просто прошли перед моими глазами, не просто ожили рядом со мной — они оставили частичку своего «я» во мне и много в ком еще, они были для меня ближе самых близких родных.

И среди них прежде всего выделялся образ Веры Хоружей, которую мы тогда знали как «Верку». И сколько ни пытались мы давать ей другую кличку, ни одна к ней не приставала — ее все звали «Веркой».

Как-то я заметила, когда еще работала в подполье, что некоторые мои товарищи от меня что-то утаивают, но никак не могут сдержать своей радости и только загадочно как-то улыбаются. Причину этих улыбок я поняла только на заседании комитета комсомола. Там я увидела какую-то девушку, с которой все здоровались. Видно было, что некоторые ее уже знали раньше. Секретарь объявил, что доклад будет делать представитель ЦК комсомола Западной Белоруссии товарищ Вера. Девушка весело взглянула, затем от души рассмеялась и сказала:

— Ишь, как официально!

Собирались мы всегда на окраинах города, в деревянных домиках, где каждое мало-мальски громче сказанное слово было слышно у соседей, и поэтому на заседаниях мы привыкли говорить полушепотом. Мы сели плотно друг к другу, чтобы лучше слышать. Правда, квартира была такая, что можно было говорить и громче, но мы уже привыкли к шепоту. А здесь вдруг раздалось ее бодрое, уверенное:

— Мы, Коммунистический Союз Молодежи… — и это не полушепотом, а почти во весь голос. И, может быть, именно потому эти громче сказанные несколько слов подействовали на нас, как электрическая искра. Мы пододвинулись еще ближе друг к другу. Вера говорит, а все, как загипнотизированные, слушают.

В чем дело? Здесь же все закаленные комсомольцы, и мысли, которые высказывает нам Вера, не так уж новы для нас. Но мы никогда еще так не чувствовали своей сплоченности с комсомольской семьей, никогда еще так о себе не говорили. Нас в городе называли «они», «левые», «красные», и мы о себе тоже говорили скромно: «мы». А рабочие, молодежь, к которым мы обращались, понимали уже, что так о себе говорят только коммунисты, комсомольцы в отличие от других партий или организаций.