Письма на волю - Вера Хоружая

В чем дело? Здесь же все закаленные комсомольцы, и мысли, которые высказывает нам Вера, не так уж новы для нас. Но мы никогда еще так не чувствовали своей сплоченности с комсомольской семьей, никогда еще так о себе не говорили. Нас в городе называли «они», «левые», «красные», и мы о себе тоже говорили скромно: «мы». А рабочие, молодежь, к которым мы обращались, понимали уже, что так о себе говорят только коммунисты, комсомольцы в отличие от других партий или организаций.

И вот пришла Вера и громко сказала, кто мы такие. Трудно представить, какой прилив сил вызвало это у нас. Мы в этот момент, можно сказать, почувствовали уже себя победителями. А для участника подпольной организации уверенность в том, что правда на твоей стороне и ты победишь, — очень важное чувство. Разве кто-нибудь был бы способен на большие жертвы, если бы не имел такой уверенности?

После заседания сам собой завязался искренний разговор. Каждому из нас хотелось поговорить с Верой. Она охотно разговаривает, подробно расспрашивает, терпеливо выслушивает, затем разъясняет и вдруг как рассмеется — просто колокольчиком заливается. Смех искренний, приятный, и все смеются вместе с ней. Комсомольцы от радости не знают, что делать: «Вот это боец, это революционерка!» Простая, боевая, Вера держится свободно, естественно и уверенно, вроде ее окружает не маленькая горсточка подпольщиков и как будто наша победа — давно решенное дело.

От всего этого у меня тоже сильнее бьется сердце. Вместе с тем не дают покоя и тревожные мысли, заботы: что скажут хозяева, к которым я поведу ее ночевать? Она же, видимо, не привыкла к нелегальным условиям — вдруг выболтает что-нибудь, наделает нам беды…

Квартиру Вере, где ей предстояло ночевать, мы отыскали хорошую, надежную. Это были наши люди, дочь в Советском Союзе, вся семья сочувствовала нам. Но бывает же разное — сосед какой может заглянуть, да мало ли что. Чтобы быть подпольщиком в чужом городе, нужно особое искусство. И меня тревожит мысль — как удастся Вере с ее характером и привычками освоить это искусство.

Назавтра утром, идя на работу, первым долгом бегу узнать: как там дела у Веры? Если мне придется искать ей другую квартиру, то дела очень плохи. С тревогой и боязнью вхожу в квартиру. И как меня удивило, когда на мой вопрос: «Как вела себя квартирантка?», хозяйка ответила:

— Вот это настоящий товарищ! Что за милая девушка! Сколько жизни, сколько радости в ней! Как интересно с ней обо всем поговорить!

Оказывается, Веру уже здесь накормили и показали дорогу: она, как только стало светать, куда-то ушла. Все это было большой неожиданностью для меня. А женщина ее хвалит дальше:

— Какая славная! И нельзя сказать, чтобы очень красивая, но какая-то милая, привлекательная.(И действительно, у Веры были обычные серые, глубоко сидящие глаза, немного конопатый нос, волосы светлые, почти пепельные, сама среднего роста, цвет лица тоже не яркий.) Ты же смотри, веди ее опять к нам, только к нам!

Такие же или подобные им слова я слышала еще много раз от разных людей, и не только в Гродно. К ней люди так быстро привыкали, что им жалко было с ней расставаться. И, вопреки всем моим опасениям, никогда не было особых забот с квартирой для Веры: везде ее принимали как желанного гостя.

Вера быстро приспосабливалась к новым условиям, к новой обстановке, очень быстро усвоила польский и еврейский языки. Расскажу один случай.

Шли мы как-то с ней по одной из людных улиц. Варшавы. Заглянули в лавочку что-либо купить. Я думала, что покупать буду я, а она помолчит. Но не тут-то было! Вера раньше меня спросила чисто по-польски:

— Czy mogls, pani poprosić o pólkilo chleba?[90]

Я очень удивилась: откуда такой тон, выговор, когда она всему этому научилась? Нас, «кресовцев», всегда узнавали по акценту. А разве по разговору ее можно было узнать, что она не варшавянка?

Продавщица, подавая ей хлеб, сказала в таком же тоне:

— Еще что прикажете?

Вера ответила не так, как обычно у нас говорят: «Нет, больше ничего», а именно так, как это принято в Варшаве: «Dziękuję». Всего в Варшаве, как говорят, без году неделя, а смотрите — показала класс.

И в маленьких домиках окраин городов Западной Белоруссии — в Гродненской Юрзици, Форштате, в Виленских Понарах, Субочи, где ютилась белорусская, еврейская и польская беднота, Вера быстро находила общий язык и не только с молодежью: даже бабушки ею восхищались. Ее уверенность, чувство непокоренности и независимости прекрасно сочетались с чувством реальности, с проникновением во всю специфику окружающей обстановки, с умением приспосабливаться к ней.

Мне не пришлось быть с Верой вместе большой отрезок времени. Мы с ней встречались только на несколько дней. Но каждая такая встреча, хотя и короткая, давала что-либо новое и всегда была полна разных неожиданностей.

Однажды Вера приехала в Гродно (это было, кажется, весной 1924 или 1925 года) и поставила перед нами задачу: подготовить на два дня несколько квартир, которые еще никогда никем — ни партийной организацией, ни комсомольской — не использовались. Знать про эти квартиры могут только два-три человека. А зачем ей эти квартиры, не сказала.

Одна работница табачной фабрики Шерешевского, член Гродненского горкома комсомола, подготовила квартиры. Вере передали адреса этих квартир, условия их использования. Я не видела ее два дня, и вот под конец второго дня ко мне в мастерскую прибегает товарищ и с большой тревогой рассказывает, что в одной из квартир, где вчера в первой половине дня проводилось заседание, вечером была полиция. Подробностей не знает, но прибежал предупредить. Я бегу искать Веру и со страхом думаю: «Неужели это провал? Неужели не уберегли?! Она нам так поверила, а мы? Что же будет дальше?..»

Веру я нашла на одной из «моих» квартир. Сидит, обложенная со всех сторон материалами, и пишет воззвание, а другой товарищ около нее подготавливает какие-то материалы для редактирования. Когда я это все увидела, то поняла, что в городе состоялось совещание актива центра, может быть даже пленум ЦК, а Вера готовит материал для типографии. Я раньше подумала, что, может быть, не стоит и рассказывать, чтобы не мешать ей. Но нет, она должна знать. Полным тревоги и волнения голосом я выпалила все, а затем смотрю ей в глаза и жду. А Вера, к моему удивлению, спокойно выслушала, немного задумалась, понурив голову, как бы что-то прикидывая. Потом вдруг подняла голову, прижмурив глаза, посмотрела на меня и спокойно сказала:

— Значит, были? Вчера, говоришь, были? Как хорошо! Прекрасно! — и, прижмурив уже один глаз, устремила взор вдаль, как бы высматривая там что-то.