Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– На кой хрен я только с тобой связался, филолог, – обратился он к Первушину, покончив с операми. – Всё отчеты пишешь. А делать-то ты что собираешься? Вот сейчас, сегодня?
Валентин Николаевич приготовился отвечать.
– Молчи, – с ходу заткнул его Губа. – Читал, надоело. Ты Полежаеву побежишь ловить, она опять тебя на хер пошлет, ты мне еще сто страниц напишешь, тем и кончится. Сдам я тебя обратно в следственный, Бондаренке. Сиди, в бумажках копайся, и хрен с тобой.
Губа безнадежно махнул рукой, закурил и снова взялся за телефон. Валентин Николаевич почувствовал некоторое даже к нему уважение и зависть: цельный, по крайней мере, человек, работой увлечен всерьез, сердится, переживает, под глазами круги.
«Интересно было бы на его жену посмотреть, – подумал он вдруг. – Или, вернее, на них обоих, как они вечером на кухне сидят, о чем толкуют».
– Ладно, – сказал майор, – последний раз с тобой как с человеком поговорю, и всё. Ты хоть понимаешь, что тут сегодня вечером начнется?
Валентин Николаевич поглядел на начальника почтительно и виновато; ответа, видимо, не требовалось.
– Объясняю еще раз, – продолжал майор, – для непонятливых. Ну, высадится Рылевский сегодня в столице, что дальше? Братья его по оружию – сильно этому обрадуются?
– Кто как, – осторожно отвечал Валентин Николаевич, не понимая, куда клонит майор.
– Ладно, – смягчаясь, сказал тот, – значит, не совсем ты дурак. Разумеется, Рылевский – парень активный, и с головой у него все в порядке, стало быть…
Губа умолк, желая, видимо, чтобы Первушин продолжил его мысль, но тот промолчал.
– …Стало быть, конкуренция возрастает, – договорил Губа.
Сделав над собою усилие, Валентин Николаевич сосредоточился и стал следить за ходом майорских мыслей, и уже через несколько минут логика начальства стала ему вполне понятна.
– Конечно, – поддакивал он, – корреспондентов мало, амбиций много, а тут еще такой пахан с Урала появляется. Ясно, не зарадуешься.
– Да ты вроде проснулся, – сказал Губа. – С добрым утром, еще что скажешь?
– Ну, собратья его задвинуть постараются…
– То есть у нас с ними тут задачи совпадают, – подытожил майор. – Значит…
– Значит, надо известно через кого слухи о нем погаже распустить, – удивляясь сам себе, подхватил Валентин Николаевич.
– «Известно через кого», – передразнил начальник. – Сказал бы попросту: стукачей подшевелить надо. Ну, а еще?
– Ну, – вдохновенно предложил Валентин Николаевич, – надо их творческий с Александрой Юрьевной союз изнутри подпортить.
– Браво, – сказал майор. – Ты сегодня в ударе. Прям знаток душ. Думаешь, его личная жизнь гребет сильно?
– Сильно не сильно, а неприятно узнать, например, что…
– Ой ли, – сказал майор. – По себе судишь, лейтенант. – Нет, надо…
– Надо, конечно, наоборот, – снова проявил рвение Валентин Николаевич. – Фейгеля надо раскручивать – зависть, неразделенка, так?
– А теперь объясни, – попросил майор, – зачем их вообще ссорить. Как мыслишь?
– Во-первых, – четко, как хороший студент, стал отвечать Валентин Николаевич, – ссорить людей при хорошем прослушивании просто полезно, во-вторых, внешняя активность снижается, а в-третьих, их тандем ни к чему: вдвоем они, как лихой пилот с осторожным штурманом, далеко улететь могут.
– Значит, милых – ссорить, Фейгеля – колоть, так?
– Так, – удивляясь своей профпригодности, подтвердил Валентин Николаевич.
– Так какого ж хрена ты обо всем этом только за шесть часов до их приезда вспоминаешь! – закричал майор и, не выдержав, расхохотался на полуслове. – Ты, может, на периферию лучше поедешь работать, в Четвертинку например, а? Ты там сразу продвинешься, я уверен, особенно если опять до латыни дело дойдет. Ты подумай, лейтенант.
– Не хочу, – серьезно сказал Валентин Николаевич.
– Ну смотри, – так же серьезно отвечал майор. – Это я тебе запросто устрою. На сегодня вся прослушка – твоя, рабочий день ненормирован, хоть до утра разбирайся, проверю. Изучай, в общем, личную жизнь граждан, а за девушкой своей особо следи, потому что все бабы дуры, оттого и непредсказуемы.
5 сентября 1982 года
«И вправду – дуры, – согласился с автором Валентин Николаевич. – Особенно те, которые писать берутся о том, чего не знают. Станет разве начальник отдела лейтенантишке занюханному свои ходы выкладывать. И чего ей Губа дался, прямо оперный злодей какой-то получился, интеллектуал приблатненный. Жаль, показать нельзя – ему бы польстило».
– Ну как там у нас дела с произволом и беззаконием? – весело обратился он к вошедшему капитану. – Помочь?
– Еще одного на допрос давайте, – сказал Губа.
– В курятнике допрашивать будешь? – не унимался майор.
– Бабка еще терраску открыла, – доложил капитан. – Воняет там правда, ну ничего – потерпят. Коты соседские, говорит, ходили, обделали так, что не отмыть.
– Тогда Старицкого забирай, – распорядился Валентин Николаевич. – Поэту полезно иногда русским духом подышать, тем более что коты, говоришь, ходили, и днем и ночью, наверно.
– И дуб там будет, – в тон ему отвечал Старицкий, неторопливо поднимаясь и запихивая в карман папиросы. – И не один. А вот с цепью златою как быть?
– Ничего, мы тебе попроще какую-нибудь подберем, – сказал Губа, подталкивая поэта к двери. – Выходи, хорош базарить.
На пороге Старицкий обернулся, мотнул головою, откидывая со лба длинные волосы, пребольно ударился макушкой о низкую притолоку и выругался.
– Поэт издалека заводит речь… – учтиво заметил Валентин Николаевич.
19 марта 1981 года
Сиеста
2
– На кой мне японка? – задумчиво и безо всякой связи с предыдущим проговорил Старицкий, обращаясь к стоявшей перед ним бутылке.
– Подожди ты, – перебила его Ирина, – тут вот еще что…
– На кой мне японка, – возвысив голос, повторил поэт, –
Зачем нам французские бэ,
Когда нас эбет неустанно и тонко
Отечественная ГБ?..[63]
Сидевший рядом с ним серьезный темноволосый парень отобрал у него бутылку, вылил остатки себе в стакан и молча выпил.
Поэт обвел присутствующих взглядом, выдержал паузу и, не дождавшись восхищения, обиженно заговорил:
– Не о чем тебе, Ира, беспокоиться: если нас с Владом обоих сегодня таскали и тема одна была – Игорь Львович как он есть, значит, сам он уже начал движение в направлении Санкт-Петербурга. А по пути его следования, я уверен, образуется некая мертвая зона с острым недостатком водки на душу населения.
Старицкий понюхал пустую бутылку и убрал ее под стол.
– Письмо сегодня пришло, – сказала Ирина. – Ну, от Юры…
– А, – отозвался Влад, – и что?
– А то, – Ирина Васильевна отвернулась, чтобы не расплакаться, – второй срок ему пообещали, и он… ну, он спрашивает, что если, например, он им подписку даст – о прекращении[64], мы как, не осудим?
– Нет конечно, – быстро отвечал Влад. – Так и напиши: все нормально. Прямо сейчас напиши.
– Да он, наверно, сам уж с этим разобрался, – успокоил приятеля догадливый поэт.
– Ну
