Леди и война. Цветы из пепла - Карина Демина

Урфин научился сидеть. Держать ложку. Миску, которая кажется неимоверно тяжелой, хотя на самом деле весит всего ничего. Орудовать этой самой ложкой…

Кайя не помогает.

– Тисса хотела бы тебя видеть. – Он протягивает платок, и ткань взять сложнее, чем ложку.

– Нет.

Урфин уже способен произносить отдельные слова.

– Уверен? Она за тебя переживает.

Беспокойный ребенок, который не будет переживать меньше, увидев Урфина в нынешнем состоянии. И хорошо, что Кайя ничего не надо объяснять: сам поймет.

– Осень. Скоро. Уедешь?

Некоторые звуки стираются, и речь пока еще неразборчива, но Кайя настаивает на том, чтобы Урфин разговаривал. Читал вслух. Писал, пусть бы буквы выходят кривыми.

– Уже осень. – Он все еще не способен стоять на месте. – А уеду, когда ты на ноги встанешь.

– Война?

– Без меня не начнут. – Кайя проводит по запястью, вдоль которого пробивается первая светло-лиловая лента мураны. Без этих своих узоров он несколько непривычный. – Войны были и будут.

Но эту Урфин, кажется, пропустит.

– И все последующие тоже.

– Запрешь?

– Если понадобится. – Он не шутит. – Ты хороший рыцарь. Но хороших рыцарей у меня сотни… а ты – один.

– Замуж за тебя все равно не пойду.

Кайя хмыкает, но от темы отступать не намерен.

– Урфин, ты восстанавливаешься. И восстановишься полностью. Вот только потом… любое мало-мальски серьезное ранение станет последним. Хватит с тебя.

И что ему делать?

Сидеть у камина, рассуждая о былых прекрасных временах?

– Вот насчет этого не волнуйся. – Дружеское похлопывание по плечу едва не опрокидывает навзничь. – Занятие я тебе точно найду.

Глава 17

ВЫБОР ПУТИ

У меня случился ужасный день, который начался еще неделю назад…

Меррон никогда не спрашивала, куда он уходит, надолго ли, и порой казалось, что вовсе его не замечала, все еще пребывая в прежнем полусонном состоянии. Она была сама по себе. И это злило Дара, потому что он представления не имел, как вернуть ее прежнюю. Нынешняя была слишком тихой.

Почти неживой.

– Вставай.

Вишневые глаза смотрят равнодушно.

Встанет. Меррон делает, что ей говорят, пусть бы ей самой и хочется остаться в постели. Пожалуй, будь ее воля, она всю оставшуюся жизнь провела бы под одеялом.

Нет, одеяло было замечательным, пуховым, легким, таким, под которым нежарко летом, но и не замерзнешь зимой. В него зашили мешочки с сушеной лавандой от моли, мошки и для хорошего запаха. Меррон обнимала одеяло, прижимала к щеке, так и лежала, глядя в никуда. Ее раны зажили, и даже та, которая на пятке, грязная и успевшая загноиться. Ссадины прошли. И синяки.

Шрамы вот остались, небольшие, но Дар хотел бы стереть их тоже.

– День хороший. Солнышко. Пойдем в сад?

Она садится. Хмурится. Если бы разозлилась и послала куда дальше вместе с садом, Дар бы понял. Но нет, встает. Идет по досочке, солнцем нагретой, и шаги неуверенные.

– Я устала. – И голос тусклый.

Она действительно устала, выгорела почти до дна. Даже не из-за Хаота – слишком много всего происходило. Железо и то не выдерживает нагрузки, что уж говорить о людях.

– Я знаю. Мы только в сад и все. Но надо одеться. Ладно?

Одевается Меррон сама, безропотно и медленно. Платье рассматривает долго – темно-зеленое, свободного кроя.

– Это мое?

– Твое. Нравится?

– Не знаю.

Во всяком случае, честно.

– Сад – это недалеко?

– Только спустимся. Если будет тяжело, я тебя отнесу.

В домике два этажа. Вообще он похож на прежний ее, как и сам этот городок похож на Краухольд, и Дар не знает, к добру ли это сходство. Но городок стоит на нейтральной полосе, пусть бы формально и относится к землям Ллойда. И можно продержаться какое-то время.

Здесь слышали о войне, как не слышать, но она была чем-то далеким, чужим и, несомненно, не затрагивающим местных дел. О ней говорили на рынке, разделывая бараньи и свиные туши, рассуждая о засухе, которая, вестимо, из-за затмения случилась, о том, что где-то градом побило посевы и, значит, цены на зерно подскочат. А вот на шерсть – так вовсе даже наоборот…

…про пчелиный мор…

…и новую породу тонкорунных овец…

…фальшивые монеты, что появились на приграничье…

…женщину, которая рожает кроликов, о чем даже столичный доктор свидетельство выписал и саму ее в столицу повез, как превеликое диво…

Дар слушал. Пересказывал Меррон сплетни. Приносил с рынка свежий творог, и молоко, и мед в красных глиняных горшочках – старик-бортник знал много историй и готов был с чужаком делиться. Наверняка для кого-то и сам Дар превращался в историю.

Появился с той, больной стороны, хоть бы граница и заперта была. Он прошел сквозь заслон и поселился в домике, где прежде теща градоправителя обитала. А сам градоправитель характером враз подобрел, услужлив сделался, каждый день в этот самый домик цветы шлет. Не чужаку, конечно, а жене его, которая не то чахоткой, не то вовсе черной меланхолией, неведомой болячкой, больна.

Для тещи небось жалел букетов…

Меррон слушала рассеянно. Да и слушала ли?

Ей нужно время.

И первый день в саду ничего не меняет. Второй тоже… десятый. А торопить нельзя. Но когда однажды Дар задерживается, Меррон выходит в сад сама.

– Тебе здесь нравится?

Молчит. А слышать ее не получается: слишком истончилась связь, того и гляди оборвется.

– Мирно. – Она отвечает на следующий день.

И Дар соглашается: да, мирно.

Сквозь кружевную крышу беседки проникает солнце, расцвечивает стол причудливыми узорами. И терпко пахнут розы, жимолость, что-то еще, чему Дар не знает названия. Он ничего не смыслит в цветах, знает только, что их здесь много.

Он принес в беседку подушки и плед. На улице жарко, но Меррон все равно мерзнет.

Это тоже симптом.

Сбросив туфельки, она забирается на скамью с ногами и пристально рассматривает собственные ступни. Узкие. И пальцы длинные, тонкие с аккуратными ноготками. Мозоли исчезли бесследно, а шрам – это мелочь.

– Тебе принести что-нибудь?

Она мотнула головой, но вдруг задумалась, прижав мизинец к губам.

– А… варенье есть?

– Какое?

– Крыжовниковое… или крыжовенное. Не знаю, как правильно. Или вообще любое…

В доме имелось и «крыжовниковое», прошлого года, и свежесваренное земляничное. Дар захватил сливки и маленькие булочки с медом. Меррон постоянно забывала, что должна есть.