Леди и война. Цветы из пепла - Карина Демина

Варенье она пробовала осторожно, словно опасалась, что то может быть отравленным.

– Мы здесь надолго? – Она ела сразу и то, и другое. Разламывала булочку пополам и одну половину опускала в миску с земляничным, а вторую – с крыжовенным. Запивала сливками.

И вид был серьезный, хмурый.

Живой.

– В саду? – уточнил Дар.

Страшно было спугнуть это ее возвращение.

– Нет. В доме… в городе…

– Тебе не нравится?

На нейтральной полосе не так много городов, в которых Дар мог бы жить. И здесь не получится остаться надолго. Год-полтора, а больше он без источника не протянет.

– Нравится. – Она протянула кусок булки. – Ты… извини, что я такая. Сил совсем нет. Я пытаюсь, а… их нет. И все время спать хочется, только никак не засыпается. Мне просто надо отдохнуть, да?

– Да. – Булка сладкая до приторности.

– И все будет хорошо?

– Конечно.

Кивает. Верит? Не похоже на то. А на носу капля варенья, и Дар снимает ее. Земляничное.

– Ты сегодня тоже уйдешь?

– Мне надо учиться.

Соотносить теорию с практикой. Вспоминать. Или запоминать, зазубривать то, что, возможно, когда-нибудь будет полезно. Эти вынужденные недолгие расставания заставляют нервничать, но Дар не готов видеть Ллойда на своей территории, пусть бы от нее были лишь дом и сад, и те одолженные.

– Если хочешь, я останусь.

– Хочу. – Меррон все-таки ложится, сунув ладошки под щеку. – Когда ты уходишь, мне… нехорошо. Я начинаю думать, что ты не вернешься…

Волосы у нее отрастают медленно и жесткие, как конская грива.

– И думаю, думаю… от этого мерзну. Ерунда, правда? Не бывает, чтобы от мыслей замерзали.

Бывает. Дар бы отогрел, только пока не умеет. И если бы не сказала, он бы даже не понял, что не должен уходить.

– Мне казалось, что тебе все равно.

– Нет. Я просто не хочу мешать. Зачем ты вообще со мной возишься?

– Затем, что… помнишь, я обещал тебе все объяснить? Будешь слушать?

Будет, она переворачивается на спину и смотрит внимательно, настороженно даже. Недоверчивая женщина. И удивительное дело – рассказывать ей легко, настолько легко, что хочется рассказать вообще все. Про ту дорогу, кресты, красный шарф и ночь огненных кошек.

Про Арвина Дохерти.

Сержанта.

И другие дороги, которым не было конца. Про крепости, войну, и… и ей нельзя такое слушать. Быть может, как-нибудь потом. Есть ведь и другие истории. О домах и красной черепице крыш. О ежегодной ярмарке, куда привозили товары со всей Фризии. О том, как он сбежал из дому, чтобы пойти с бродячими артистами, и заблудился в толпе… о неудачной краже сахарного кренделя – денег Дар лишился быстро, а желания остались.

…о позорной поимке, розгах и полугодовом запрете на сладости.

…о шоколадных конфетах, которые брат таскал в рукавах, потому что карманы бы оттопыривались, а рукава были широки, удобны. Наверняка отец знал про те конфеты, но молчал, делая вид, что не замечает.

…системе.

Наверное, обо всем, что с ним происходило.

Только рассказчик из него никудышный, если Меррон засыпает. И сон ее глубок, спокоен, поэтому Дар не решается его нарушить. В саду действительно мирно. Бабочки. Птички. Розы вот.

Варенье недоеденное, на которое слетаются осы.

Непривычное, оттого и неудобное ощущение покоя. Оно длится и длится… и Дар сам поддается дремоте, сквозь которую слышит сад. И скрип калитки. Шаги – старый садовник, которому разрешено здесь появляться. Звонкие женские голоса горничных… скоро уйдут.

Ему не нравится, когда кто-то посторонний находится рядом с Меррон.

…щелканье секатора.

Этот металлический звук мешает уснуть. И Дар почти готов прогнать всех, но останавливает себя. Ему нужно учиться ладить с людьми.

И с женой тоже.

Он улавливает ее пробуждение и открывает глаза на секунду раньше.

– Вечер добрый.

– Уже вечер? – Меррон хмурится и пытается сесть.

– Почти.

Сверчки поют. И сумерки скоро. Похолодало ощутимо, и осень уже близка… а там зима… и пора что-то решать, но Дар до сих пор не уверен, что готов сделать выбор.

– Надо было меня разбудить. – Она трет глаза и встает, но тут же садится. – Я, кажется, ногу отлежала… теперь вот судорога. Пройдет, да?

Вытянув ногу, Меррон пробует шевелить ступней, тянет носок, поджимает пальцы.

– Дар… то, о чем ты говорил… про тебя и про меня… – на него не смотрит, – то есть выбора нет?

Ни выбора, ни даже шанса на выбор.

– Нет.

– Хорошо.

Дару показалось, что он ослышался. Ему казалось, Меррон будет злиться. Ее ведь даже не спросили, хочет ли она быть чьей-то парой, делить жизнь пополам, и ладно бы с кем-нибудь более нормальным.

– Я знаю, что жена из меня отвратительная…

Не более отвратительная, чем из него муж.

– …и что леди мне никогда не стать. А на протекторов всегда смотрят. То есть и на них, и на жен… и все бы видели, что я не гожусь на эту роль. Вообще никак не гожусь!

Меррон выставляет локти, пытаясь его оттолкнуть. Вот бестолковая женщина.

– Я думала, что ты выберешь себе другую жену…

И снова замерзала от этих мыслей.

– …правильную.

Она устает сопротивляться и сама его обнимает. Вот так намного лучше.

– Я не хочу, чтобы ты выбирал другую. Я эгоистка, да?

– Нет. У тебя просто планы. Грандиозные. Я помню.

О планах Меррон больше не говорит, ни в этот день, ни в следующий. Хватает и других тем: о Краухольде, травах и кошке, которая пробирается в сад. О сливочном масле и неудачной попытке поладить с местной плитой.

Меррон когда-то умела готовить.

Честное слово!

Об инструментах, которые вряд ли получится вернуть. Да Меррон и не знает, имеет ли она право и дальше заниматься тем, чем занималась. И не знает, хочет ли.

Да, трусость, но… ей не хочется больше видеть, как кто-то умирает. Это ведь пройдет?

Наверное.

Однажды ночью Меррон все никак не может заснуть, ворочается, сражается с рубашкой, которую все-таки стягивает, отправляя на пол.

– Ты ведь не спишь? – Это не вопрос – констатация факта. – Я знаю, что ты не спишь. И знаю, когда спишь. И где ты находишься, и… и это нормально?

– Да. Будет еще… плотнее.

На двуспальной кровати под балдахином, украшенным золотыми аксельбантами, становится тесновато. А Меррон переворачивается на живот, укладываясь почему-то поперек кровати.

– Я, кажется, совсем выспалась. И теперь буду мешать.

Она расставляет локти, и острые лопатки на спине почти смыкаются. Еще немного, и кожу прорвут.

…ей нельзя больше голодать.

…и нервничать.