Любовь в эпоху перемен - Юрий Поляков

«Борис, будь всегда прав!»

Вручая фото, Ельцин посмотрел с той веселой мстительностью, которая впоследствии всем дорого обошлась. Людей с такой ухмылкой надо отлавливать на дальних подступах к Кремлю, на самых дальних, на самых-самых… Потом Гена пожалел, что отказался от предложения, ведь материал фантастический — человек пошел против системы, а что у него в душе? Чем жив вчерашний небожитель? Спецкор хотел позвонить Ельцину, но, еще раз обдумав ситуацию, делать этого не стал. Впереди был развод, устройство нового дома, смятение чувств, объяснение с сыном, расходы, а писать без надежды на гонорар книгу, которую вряд ли напечатают, не хотелось. Вот дурак-то! Если бы согласился накатать «Исповедь на заданную тему», то сегодня, как Юмашев, не знал бы, куда девать деньги. Впрочем, тогда его интересовала только Зоя!

Скорятин тщетно пытался дозвониться до нее. В библиотеке, узнав, кто спрашивает, сразу бросали трубку. Телефон Колобкова в райкоме не отвечал. Приблизительно вспомнив адрес, обеспокоенный Гена дал телеграмму: «Зоенька, срочно позвони в редакцию. Улетаю в командировку. Вернусь через десять дней. Сразу приеду. Люблю. Люблю. Люблю».

— Может, достаточно одного «люблю»? — посчитав карандашиком слова, завистливо улыбнулась почтовая дурнушка.

— Нет, не достаточно!

Однако в «Мымру» никто ему не позвонил, хотя Гена всех предупредил: если будут спрашивать из Тихославля, трубку не вешать, искать, найти, где бы он ни был.

— Не до тебя! — успокоил Жора. — Там сейчас после твоей статьи знаешь что делается?

— Догадываюсь.

Они снова бражничали. Скорятин проставлялся — теперь перед отбытием в Штаты. Веня, изнуренный ежедневным пьянством, дремал в кресле, сохраняя на лице вежливое внимание к застольной беседе, а Дочкин, дважды летавший в Америку, объяснял другу, что у негров покупать ничего нельзя: обманут в любом случае. В кабинет заглянул Козоян:

— Суровцева сняли.

— Когда?

— Только что. На пленуме обкома.

— Откуда знаешь?

— По белому ТАССу прошло.

— С какой формулировкой? — не просыпаясь, уточнил Веня.

— По собственному желанию.

— А что так?

— У него там, говорят, что-то с женой случилось.

— С которой из двух? — засмеялся Жора, подавая вестнику стакан водки.

— Рано еще вроде? — усомнился тот и с удовольствием тяпнул.

— Водка — продукт диетический. Можно пить в любое время суток, — все так же, сквозь дрему, наставил Шаронов.

— Я никуда не лечу… — тихо объявил Скорятин.

— Поздно, Дубровский! Списки знаешь где утверждали? — Жора показал пальцем в потолок. — У них там перекос с пятым пунктом вышел. Исидору приказали: только русского! Никуда ты не денешься.

— Долой политику государственного антисемитизма! — вздохнул Веня и открыл грустные голубые глаза.

На следующий день Гена уже летел в Чикаго. Ил-86 был набит перспективной советской молодежью. Возглавлял делегацию Мироненко — большеголовый говорун с таким же хохляцким «г», как у Горбачева. Пить начали, едва погасла надпись «Пристегните ремни!».

— А как же указ? — спросил кто-то из боязливых провинциалов.

— На путешествующих не распространяется, — ответил румяный попик.

По негласному разрешению на время встречи «Восходящих лидеров» трезвость отменили, чтобы не смущать американцев антиалкогольным тоталитаризмом. Кого только не было в том пьяном самолете! Молоденькие майоры, оттопырив мизинцы, поднимали чарки за своих боевых подруг. Свежебородые батюшки чокались с хасидами в широкополых, как у Михаила Боярского, шляпах. Даже муллам незаметно запускали в зеленый чай зеленого змия. Комсомольские вожаки со всех концов огромного дружного СССР угощали своей, местной, водкой и заставляли пить за вечное братство между народами. Прибалты кривились, но пока не отказывались. Захмелев, мужская часть делегации с интересом поглядывала на актрису Негоду, потрясшую страну диковинной позой наездницы в нашумевшем фильме «Маленькая Вера». Шептались, что она должна была с актером Лебедевым сымитировать интим, но чересчур увлеклась и вышло по-настоящему. На камеру! Семен Кусков улыбался верхней десной и, тряся мелированной гривой, пел для народа свой шлягер «Мы хотим перемен!». Фокусник Тигран Амакян на глазах изумленных советских пилигримов превращал десять рублей с профилем Ленина в доллар с Джорджем Вашингтоном. Популярный кинокомик Котя Яркин под общий хохот пародировал полупарализованного Брежнева. Пузатый борзописец, успевший в журнале «Юность» уязвить комсомол, школу и армию, размахивая руками, шумно рассказывал, что пишет теперь о том, как поссорились Михаил Сергеевич с Борисом Николаевичем. Ему не верили, думали: человек просто напился. Изредка меж кресел вежливыми единообразными тенями скользили молодые гэбэшники. В одном из них Гена узнал чекиста Валеру, и они по-братски переглянулись.

Летели долго, с посадкой в Дублине. Братались, орали любимые песни, особенно часто гимн советских загранкомандированных:

И Родина щедро поила меняБерезовым соком, березовым со-о-оком…

Дирижировал неведомый композитор Крутой, украинский парубок с ранней местечковой лысиной. Утром похмельная толпа выстроилась к паспортному контролю в Чикагском аэропорту — грандиозном, как декорация к «Звездным войнам».

— Не люблю я заграницы! — грустно молвил стоявший рядом Котя Яркин.

— Почему? — спросил Гена.

— Никто меня здесь не узнает.

Даже бывалого Скорятина Чикаго потряс инопланетными небоскребами и невероятными эстакадами. Вдоль бесконечной озерной набережной впритык стояли яхты, одна другой вместительней и круче. Вспомнив ржавый катер, на котором они с Зоей возвращались из Затулихи, Гена нехорошо вздохнул. Отсюда, из Чикаго, СССР выглядел бескрайним скудным захолустьем. А тут витрины огромных, как ангары, универмагов ошеломляли неземным изобилием. Спецкор, еще позавчера стоявший в очереди за колбасой, чувствовал себя дачником, который, выглянув за забор садово-огородного участка, обнаружил у соседа не мелкую, как орехи, картошку да вечнозеленые помидоры, а бананы, кокосы, ананасы и еще черт знает что — неведомо-тропическое. Всем было не по себе. Даже чекисты застеснялись своих одинаковых костюмов. Редактор «Памирского комсомольца» Мирза Сафиев от потрясения рухнул на какой-то коврик и стал нараспев жаловаться Аллаху. Вологодская комсомолка упала в обморок посреди магазина бытовой техники. Хорошо, у чекиста Валеры был нашатырь.

Американцы смотрели на русский табун с опасливым восторгом, словно к ним заехали бывшие людоеды, перешедшие на вегетарианскую пищу и выучившие десяток английских слов. Огромную делегацию разделили по интересам, в группе журналистов оказались человек десять. В «Чикаго трибьюн» спорили, как прийти к согласию через взаимопонимание, то есть ни о чем. Молодые американские райтеры, лохматые, в майках, старых джинсах, говорили легко, улыбчиво и снисходительно. Наши, потея в жарких костюмах, пытались соответствовать новому мышлению, но высказывались осторожно, боясь каждого слова. Оправдывая введение в Афган ограниченного контингента, простодушный хлопец из харьковской молодежки помянул изведенных индейцев и умученных негров. На него с тоской посмотрели даже свои, а американцы презрительно усмехнулись.

— Спроси их про Пуэрто-Рико! — шепнул чекист Валера.

Гена, поняв, что его втягивают в какую-то гэбэшную интригу, изобразил бытовое нетерпение и отлучился в туалет, где обнаружил в кабинке рулон туалетной бумаги с портретиками улыбающегося Рейгана. Потрясенный такой политической вольницей, Скорятин отмотал несколько метров и, туго свернув, спрятал в карман. Лучшего сувенира для смешливых московских друзей вообразить было нельзя, к тому же бесплатно.

Дискуссия несколько раз заходила в тупик, в ход шли нафталиновые взаимные укоры за убитого Михоэлса, депортированных мирных чеченцев, расстрелянного Че Гевару, Второй фронт, открытый, когда до Берлина можно было доплюнуть. Чтобы развеять навязчивые призраки холодной войны, кто-то из американцев с рычащим акцентом и примирительной рафинадной улыбкой говорил: «Peresroyka!» «Гласность!» — облегченно вторили наши. «Gorbatchov!» — подхватывали хозяева. «Новое мышление!» — не уступали советские. «Razorugenie»… Котя Яркин, с похмелья ошибочно затесавшийся к журналистам, под дружный смех изобразил советский танк, который сначала стреляет, а потом сам себя закапывает в землю.

— Спроси про Пуэрто-Рико! — умолял в отчаянье чекист Валера.

— Сам спроси! — огрызнулся Гена.

— Нам нельзя…

Потом выпивали и братались. Советские восходящие лидеры принесли водку, балык и черную икру. Хозяева окосели, хохотали, размахивали руками и просили Яркина снова и снова закопать в землю Империю Зла. Поправив здоровье, комик делал это с удовольствием. С водкой рашен — черт не страшен.