Избранное - Уильям Фолкнер

Вскоре где-то слева, неожиданно очень близко, снова залились громким лаем собаки, и когда он, осадив Перри, посмотрел на исчезающую впереди царапину дороги, то увидел, что навстречу ему по самой ее середине спокойно бежит лисица. Перри увидел ее одновременно с Баярдом и, отведя назад тонкие уши, стал отчаянно вращать молодыми глазами. Но зверек, ничего не замечая, ровной неторопливой рысью приближался к ним, временами оглядываясь через плечо.

— Что за чертовщина! — прошептал Баярд, крепко сжав коленями бока Перри. До лисицы оставалось не больше сорока ярдов, но она все еще бежала вперед, явно не замечая всадника. Баярд закричал.

Лисица глянула на него, в глазах ее на мгновенье алым отблеском вспыхнуло низкое солнце, и, метнувшись коричневой тенью, она исчезла. Баярд напряженно выдохнул воздух. Сердце его бешено колотилось о ребра.

— Эгей! — завопил он. — Сюда, псы!

Неистовый собачий визг адской какофонией разорвал тишину, и вся стая выкатилась на дорогу бурлящим месивом пятнистых шкур, болтающихся языков и хлопающих ушей. Среди собак не было ни одной взрослой, и, не обращая внимания ни на седока, ни на лошадь, они, визжа, бросились в кусты, куда скрылась лисица, и продолжали бешено лаять, и Баярд, поднявшись в стременах, услыхал еще более высокое и бешеное тявканье, а потом увидел, как два совсем еще маленьких коротконогих щенка выскочили из леса и галопом промчались мимо него, всхлипывая и подвывая с забавным выражением безумной озабоченности на мордах. Затем визг и тявканье отдались истерическим эхом и постепенно затихли.

Он поехал дальше. По обе стороны дороги возвышались гряды холмов — одна была темная, как бронзовый бастион, другая розовела в последних лучах солнца. Воздух щипал ноздри, бодрящими иголками покалывая легкие. Дорога, по краям которой росли редкие деревья, вилась по долине. Над западной стеною виднелась теперь лишь половина солнечного диска, и всадник, словно в холодную воду, по самые стремена погрузился в тень. Времени оставалось ровно столько, чтобы засветло добраться до места, и он подстегнул Перри. Впереди снова залаяли собаки, и он галопом поскакал в ту сторону, откуда доносился лай.

Вскоре перед ним открылась прогалина — заброшенное поле, старые борозды которого давно заросли мятой. Солнце окрасило ее тускнеющим золотом, и Баярд резко остановил Перри — на краю поля у самой дороги сидела лисица. Она сидела на задних лапах, как собака, и глядела на деревья за прогалиной, и Баярд снова пустил Перри вперед. Лисица повернула голову и украдкой окинула его быстрым, но совершенно спокойным взглядом, который заставил его в полном изумлении остановиться. Лай собак, бегущих по лесу, приближался, но лисица сидела на задних лапах, украдкой поглядывая на человека и не обращая никакого внимания на собак. Она не выказала ни малейших признаков тревоги, даже когда на прогалину с бешеным тявканьем выскочили щенки. Некоторое время они толклись на опушке, а лисица поочередно поглядывала то на них, то на человека.

Наконец самый большой щенок, по-видимому вожак, заметил добычу. Собаки тотчас замолчали, перебежали прогалину, сели в кружок, высунув языки, уставились на лисицу, а потом дружно повернулись к темнеющему лесу, из которого все громче и громче доносился дикий, пронзительный визг. Старший щенок пролаял один раз, в лесу раздался совсем уже обезумевший вой, и два крохотных щенка, вынырнув из-за деревьев, словно кроты, зарылись в мяту и с трудом выбрались из нее на поверхность. Лисица поднялась, еще раз украдкой окинула взглядом всадника и, окруженная пестрой дружелюбной толпой усталых щенков, вышла на дорогу и скрылась за деревьями.

— Ну и чертовщина! — сказал Баярд, глядя им вслед. — Поехали, Перри.

Наконец над деревьями показалась бледная, не тронутая ветром струйка дыма, и, выехав из леса, Баярд в сгустившихся сумерках увидел на неровной стене дома манящее красноватым сияньем окно. Собаки уже снова подняли гулкий заливистый лай; в нем ясно выделялся тенор щенков и голос человека, который пытался их утихомирить, а когда Баярд, въехав во двор, остановил Перри, лисица робко, но без излишней спешки скрылась под крыльцом. В темноте к нему подошел худощавый человек с топором и охапкой дров в руках, и Баярд сказал:

— Что это за чертовщина, Бадди? Откуда такая лиса?

— Это Эллен, — отвечал Бадди. Он аккуратно положил на землю дрова и топор, подошел и пожал руку Баярду по-деревенски мягко, хотя в руке его чувствовалась твердость и сила. — Как живете?

— Отлично, — отозвался Баярд. — Я приехал за тем старым лисом, про которого мне Рейф рассказывал.

— Отлично. — Бадди был немногословен и нетороплив. — Мы вас давно ждали. Слезайте и давайте мне пони.

— Не надо. Ты неси дрова, а Перри я сам поставлю.

Однако Бадди ненавязчиво, но вежливо и твердо стоял на своем, и Баярд уступил.

— Генри! — крикнул Бадди. В доме открылась дверь, и на фоне ярких и веселых языков пламени вырисовалась приземистая фигура. — Баярд приехал. Идите погрейтесь.

Он повел Перри в конюшню. Собаки окружили Баярда, он поднял с земли дрова и топор и пошел к дому в окружении призрачной пятнистой своры, а Генри, стоя в освещенном дверном проеме, дожидался, пока он поднимется на веранду и прислонит топор к стене.

— Как живете? — спросил Генри, и опять рукопожатие было вялым, а рука доброжелательной и твердой, хотя и мягче, чем крепкая молодая рука Бадди. Он взял у Баярда дрова, и оба вошли в дом. На бревенчатых щелистых стенах комнаты висели старые календари и цветная литография с рекламой какого-то патентованного лекарства. Обтесанные вручную доски пола были истерты тяжелыми сапогами и отполированы лапами многих поколений собак, а в огромном очаге могли улечься рядом двое мужчин. Сейчас в нем горели четырхфутовые бревна, и бешеные языки пламени, поплясав у обмазанной глиной задней стенки, скрылись в черной утробе дымохода, а на фоне этого огня, подсвечивавшего ореол его растрепанных седых волос, вырисовывался силуэт Вирджиниуса Маккалема.

— Баярд Сарторис приехал, отец, — сказал Генри.

Старик со степенной осторожностью льва повернулся на стуле и, не вставая, протянул Баярду руку. В 1861 году он шестнадцатилетним мальчишкой отправился пешком в Лексингтон, штат Виргиния, записался в армию, четыре года прослужил в бригаде Джексона Каменной Стены, потом ушел обратно в Миссисипи, построил себе дом и женился. Жена принесла ему в приданое каминные часы и освежеванную свиную тушу, а его отец подарил молодоженам мула. Жена Маккалема умерла уже много лет назад, ее преемница умерла тоже, а он сидел теперь у очага, на котором когда-то зажарили ту свинью, под крышей, построенной им в 1866 году, а на каминной полке над его головой стояли те самые часы, презрев время, которому некогда верно служили.

— Ну что, мальчик? Долгонько же пришлось тебя ждать. Как там ваши? — спросил он.

— Прекрасно, сэр, — отвечал Баярд, бросив острый, внимательный взгляд на здоровое, румяное лицо старика. Нет, они еще ничего не знают.

— Мы ждем тебя с тех пор, как Рейф прошлой весной тебя в городе встретил. Генри, вели Мэнди поставить еще одну тарелку.

Четыре собаки вошли в комнату следом за ним. Три серьезно смотрели на него горящими глазами, а четвертая, гончая с голубыми отметинами и с выражением царственного величия, подошла и холодным носом ткнулась ему в ладонь.

— Здорово, Генерал! — сказал он, потрепал ей уши, и тогда другие собаки тоже подошли, тыкаясь носами в руки.

— Возьми себе стул, — сказал мистер Маккалем. Баярд повернулся и пошел за стулом. Собаки последовали за ним, с неуклюжей учтивостью суетясь у него под ногами.

— Я все твоего деда сюда приглашаю, — продолжал старик, — да только он либо чрезмерно возгордился, либо ему просто лень с места двинуться. Эй, Генерал! Пошел-ка ты вон. Гони их прочь, Баярд. Генри! — крикнул он. Появился Генри. — Убери этих проклятых собак, пусть дадут спокойно поужинать.

Генри выгнал собак из комнаты. Мистер Маккалем взял с каминной доски длинную сосновую щепку, зажег ее в очаге, закурил свою трубку, погасил щепку в золе и положил обратно на полку.

— Рейф и Ли сегодня в городе, — сказал он. — Ты мог бы с ними на телеге приехать. Но на лошади тебе, конечно, больше нравится.

— Да, сэр, — спокойно отвечал Баярд. Значит, они узнают. Некоторое время он смотрел в огонь, медленно потирая руками колени, и перед его холодным умственным взором в один короткий миг пронеслись последние месяцы его жизни со всеми их безумствами и безрассудством; он увидел их сразу во всей их полноте, как будто перед ним мгновенно размотали кинопленку, в конце которой находилось то, о чем его не раз предупреждали и что любой глупец мог бы легко предвидеть сам. Какого черта, допустим, что и мог, так его ли в том вина? Разве он насильно заставлял деда с ним ездить? Разве это он вложил в грудь старику слабое сердце? Но дальше все шло холодно и четко: Ты боялся вернуться домой. Ты заставил черномазого тайком вывести тебе лошадь. Ты нарочно совершаешь такие поступки, которые заранее обречены на неудачу или вообще невозможны, а потом у тебя не хватает смелости взглянуть на их последствия. В глубоких, бессонных, горьких тайниках его души ярко вспыхнуло сначала обвинение, потом попытка оправданья и снова суровый приговор; кто тут кого пытался обвинить или кому пытался отпустить вину, не знал толком даже он сам: Ты все это наделал! Ты во всем виноват. Ты убил Джонни.