Избранное - Уильям Фолкнер

— Поживем — увидим, — повторил Джексон и ласково погладил кучку крохотных тел. — Пока собаке меньше двух месяцев, о ней ничего сказать нельзя, верно? — обратился он за поддержкой к Баярду, пристально взглянув на него из-под косматых бровей.

— Ступай завтракать, Баярд, — настойчиво повторил Рейф. — Бадди уже ушел, и ты теперь один остался.

Баярд плеснул в лицо ледяной водой из жестяного таза на крыльце и отправился завтракать на кухню. Пока он ел яичницу с ветчиной и оладьи с патокой из сорго, Мэнди поговорила с ним о Джоне. Когда он вернулся в дом, мистер Маккалем был уже там. Щенки неустанно копошились у себя в углу, и старик, сложив на коленях руки, с грубоватой добродушной усмешкой за ними наблюдал. Рядом сидел Джексон и, как наседка, не сводил с них заботливого взгляда.

— Иди сюда, мальчик, — приказал старик Баярду. — А ну-ка, Рейф, подай мне приманку.

Рейф вышел и тотчас вернулся с обрывком веревки, к которой был привязан кусочек свинины. Старик взял веревку, вытащил щенков на свет, и весь выводок тотчас расползся в разные стороны. Такого странного помета Баярд еще ни разу не видывал — среди щенков нельзя было найти двух хоть сколько-нибудь похожих друг на друга, и ни один из них ничем не напоминал какое-либо иное живое существо — ни лисицу, ни гончую, хотя и имел что-то от той и от другой; несмотря на нежный младенческий возраст, в этих щенках было что-то чудовищное, противоестественное и даже непристойное — у одного острая и злая лисья морда меж двух грустных и нежных собачьих глаз, у другого — отвисшие мягкие уши, героически пытавшиеся подняться, и у всех мягкие короткие хвосты, покрытые золотистым пушком, словно внутренность скорлупки каштана. Что касается масти, то щенки были всевозможных цветов — от рыжего до серовато-коричневого с расплывчатыми пятнами и полосами, а у одного мордочка была точной, забавно уменьшенной копией морды старого Генерала — вплоть до свойственного ему выражения печального и полного достоинства разочарования в жизни.

— Смотри. — сказал старик.

Он повернул всех щенят мордами к себе, потом помахал мясной приманкой у них за спиной. Ни один щенок не почуял мяса; старик стал размахивать веревкой прямо у них над головами, но ни один даже не поднял глаз. Тогда он сунул мясо им под нос, но щенята, продолжая ползать на своих слабых детских лапках, с любопытством, но без всякого интереса на него взглянули и снова, сгрудившись в кучку, беззвучно закопошились на полу.

— Нельзя судить о собаках… — начал было Джексон, но отец не дал ему договорить.

— А теперь посмотри еще.

Одной рукой он сгреб щенят, а другой стал совать им в рот мясо. Они мгновенно жадно и неуклюже полезли через его руку, но он убрал мясо и до тех пор водил им по полу у них перед глазами, пока они не образовали нечто вроде ползущей петли. Тогда он отдернул мясо чуть-чуть в сторону, но щенки, никуда не сворачивая, спотыкаясь, ползли вперед, в темный угол, пока не ткнулись носами в стену, и тотчас же снова беззвучно и тихо закопошились. Джексон подошел, поднял их с пола и отнес обратно к огню.

— Ну скажи, будет, по-твоему, прок от таких охотничьих псов? — спросил старик Баярда. — Не чуют, не лают, и провались я на этом месте, если они что-нибудь видят.

— Ты не можешь судить о собаке… — снова терпеливо начал Джексон.

— Зато Генерал может, — перебил его отец. — Эй, Рейф, позови-ка сюда Генерала.

Рейф подошел к дверям, окликнул Генерала, и пес тотчас вошел в комнату, слегка царапая ногтями по дощатому полу. На его пятнистой шкуре блестели капли дождя. Он остановился и серьезным вопросительным взглядом посмотрел на старика.

— Поди сюда, — сказал ему мистер Маккалем, и пес неторопливо, с достоинством направился к нему. Вдруг он увидел щенков под стулом Джексона. Он остановился на ходу и с минуту смотрел на них завороженным, недоумевающим, полным бесконечного ужаса взглядом, потом с обидой и упреком посмотрел на хозяина, повернулся и пошел прочь, опустив хвост. Мистер Маккалем уселся и громко заворчал что-то про себя.

— Ты не можешь ничего сказать про собак… — снова повторил Джексон. Он нагнулся, собрал своих подопечных и встал.

Мистер Маккалем, ворча, раскачивался на стуле.

— Я не осуждаю старика, — сказал он. — Если б я при виде подобных тварей должен был бы сказать себе: «Это мои сыновья»… — Но Джексон уже ушел. Мистер Маккалем опять принялся громко ворчать и, явно забавляясь, с усмешкою продолжал: — Да, сэр, я наверняка гордился бы ими не больше Генерала. Подай-ка мне трубку, Рейф.

Дождь шел весь этот день, весь следующий день и еще назавтра. Собаки все утро слонялись по дому или ненадолго выходили во двор, но непогода быстро загоняла их обратно, и, растянувшись, они дремали у огня, который поднимал вонючие испарения с их шкур, покуда Генри не выгонял их из комнаты; сквозь открытую дверь Баярд дважды видел, как лисица Эллен, проворно пробежав по двору, робко скрывалась где-то за домом. Не считая Генри и Джексона, у которого был ревматизм, все остальные проводили большую часть дня где-то вне дома, под дождем. Но к обеду все собирались снова, стряхивали на крыльце мокрую верхнюю одежду и с шумом ставили облепленные глиной сапоги к очагу, где от них поднимался пар. Генри приносил котел и кувшин, и наконец, промокший до костей, появлялся Бадди.

Бадди мог в любое время дня извлечь свое тощее длинное тело из темной ниши за очагом, молча выйти из дома, и все те пять, шесть, двенадцать или сорок восемь часов, что он отсутствовал, Баярда преследовало смутное чувство, будто дом совершенно опустел, хотя в нем оставались Джексон, Генри и почти всегда Ли, пока он наконец понял, что большая часть собак все это время отсутствовала тоже. Когда Бадди после завтрака исчез, Баярду сказали, что он пошел на охоту.

— Почему же он мне ничего не сказал?

— Может, он думал, что вы не захотите выходить в такую погоду, — предположил Джексон.

— Бадди — тому все равно, какая погода, — пояснил Генри. — Он не замечает, хороший день или плохой.

— А ему вообще ни до чего нет дела, — с горечью произнес своим резким голосом Ли. Он задумчиво сидел у очага, и его женственные руки не переставая шевелились на коленях. — Он готов хоть всю жизнь сидеть на берегу реки и грызть холодные кукурузные лепешки, и, кроме собак, ему никого не надо. — Он внезапно встал и вышел из комнаты.

Ли было уже под сорок. Ребенком он много болел. У него был хороший тенор, и по воскресеньям его часто приглашали петь в хоре. Говорили, будто он ходит к одной молодой женщине из деревушки Маунт-Вернон в шести милях от их дома. Большую часть времени он в одиночестве угрюмо бродил по окрестностям. Генри сплюнул в огонь и мотнул головой в сторону ушедшего брата.

— Он что, давно в Вернон не заглядывал?

— Они с Рейфом позавчера там были, — отвечал Джексон.

— Я от дождя не растаю, — сказал Баярд, — может, я его еще догоню.

Братья немного подумали, сосредоточенно поплевывая в огонь.

— Сильно сомневаюсь, — проговорил наконец Джексон. — Бадди наверняка уже миль десять прошагал. Придется тебе в следующий раз его ловить, пока он еще не успеет уйти.

Баярд так и сделал, и они с Бадди охотились на дичь в оголенных полях, и под проливным дождем их ружья издавали унылые минорные звуки, — словно пятна, они медленно растворялись в пронизанном дождевыми струями воздухе; вспугивали гусей и уток в стоячих речных заводях, а иногда вместе с Рейфом охотились в долине на енотов и диких кошек. Порою до них доносилось пронзительное тявканье стрелою несущихся куда-то молодых собак.

— Эллен идет, — говорил тогда Бадди.

К концу недели погода прояснилась, и в сумерках, когда стало подмораживать и на сырой земле хорошо держались запахи, старый Генерал напал на след рыжего лиса, который уже столько раз водил его за нос.

Всю ночь в холмах дрожали, нарастая и отдаваясь эхом, громкие, как колокол, звуки, и все, кроме Генри, мчались верхом, следуя за собаками, но главным образом руководствуясь почти сверхъестественным ясновиденьем старика и Бадди, которые всегда заранее угадывали направление погони. По временам все останавливались, ожидая, пока Бадди с отцом кончат спорить о том, куда именно повернет зверь, но большей частью оба придерживались одного мнения, точно предвидя все его движения, прежде чем тот осознавал их сам, и несколько раз охотники осаживали лошадей на вершине холма и сидели под студеными звездами, пока мрачные размеренные голоса собак, вырвавшись из тьмы, нарастая, подбирались все ближе и ближе, проносились где-то неподалеку и, подобно звону колокола, снова замирали в тишине.

— Эх! Вот настоящая музыка для мужчины! — воскликнул старик. Плотно закутавшись в плащ, он бесформенной массой сидел на своей белой лошади.