МОИ АЛМАЗНЫЕ РАДОСТИ И ТРЕВОГИ - ДЖЕМС САВРАСОВ

Около плотины нас привлекала рыбалка. Под сливом воды в ямках ловились уклейки, иногда сорожки (красноглазки) и окуньки. А ловить их было интересно, поскольку в прозрачной воде сверху видны были и рыбки, и крючки с наживкой.

Водохранилище выше плотины простиралось в длину на километр, если не на полтора. Оно местами заросло кувшинками, по берегам обрамлялось густым ивняком. Местами обнажался песчаный берег, с которого мы до одури плескались с приятелями в тёплой воде. В таком глубоком искусственном плёсе водились и крупные рыбы — щуки и налимы. Их мельник ловил в большие мордушки, но при пацанах мордушки он никогда не проверял. Боясь, вероятно, как бы мы их не стали потрошить без него.

Иногда мы заглядывали внутрь мельницы. Было интересно знать, как она работает. Огромное деревянное колесо с широкими лопастями медленно крутилось под действием падающей на лопасти воды. Два высоких и толстых бревна, пестами называемые, то медленно поднимались по очереди, то падали вниз под своей тяжестью на зерно, насыпанное в корытообразное углубление. На валу от колеса были выступы, которые цепляли углубления в пестах и поднимали их. Простейшее устройство, безотказно работавшее многие годы.

Если воды поступало мало и колесо переставало крутиться, то затвор на сливе опускался и вновь открывался, когда водохранилище наполнялось до нужного уровня.

Множество водяных мельниц было когда-то на Руси, ибо обилие рек и речушек позволяло строить их во всех концах необъятной страны. С началом коллективизации мельницы стали исчезать, хотя еще во время войны они кое-где действовали, уже обобществленные, принадлежавшие коллективным хозяйствам. Но вскоре после войны их повсеместно забрасывали, и через короткое время они исчезли совсем.

Мне долго было непонятным, почему власти предержащие с таким остервенением душили именно мельницы. Церкви — это понятно: опиум для народа, поповщина, никаких материальных благ для народа не производящая, от трудовых процессов его отвлекающая. Но мельница — вещь чрезвычайно полезная и необходимая в крестьянском хозяйстве. Кому они могли помешать? Вырастил урожай ячменя, ржи, овса — тут же повёз его на ближайшую мельницу, смолол зерно в муку без каких-либо особых хлопот и затрат.

А когда мельниц поблизости не стало, председателям колхозов даже для котлового питания в страду приходилось добывать муку издалека (к примеру, от нашего местечка ездить за мукой к отдаленной станции железной дороги почти за сотню километров).

Но если связать воедино два общеизвестных факта, то всё становится понятным. Первый тот, что крестьянские мельницы сразу были занесены в разряд мелкобуржуазных средств производства. А владелец мельницы, будь он хоть трижды беден (положив всё своё достояние на строительство мельницы), подлежал раскулачиванию в первую очередь. Раз мельник, значит кулак, даже если у него нет ни скота, ни лошадей, ни приличного дома. И более того, враг социализма. Не зря появилось изречение «лить воду на мельницу врага». Не куда-нибудь, а именно на мельницу, как на олицетворение эксплуататорского средства закабаления трудящихся.

И второй факт — высказывание В. И. Ленина, гласившее, что у буржуазии надо отнять хлеб, тогда она на коленях приползет к пролетариату, хлеб распределяющему, и никакого другого насилия не потребуется. Расчёт верный, хотя в принципе аморальный, если не преступный.

Но как отнять хлеб у тех, кто его выращивает, кто превращает зерно в муку? С созданием коллективных хозяйств производство зерна на колхозных полях стало контролироваться государством. Тут был полный порядок. Но как отнять хлеб у тех, кто его выращивает на своих приусадебных участках? Хоть и небольшие участки, по 20—30 соток, но на них можно вырастить, помимо картошки и овощей, урожай в 10—12 пудов ячменя или ржи. Его крестьянин повезет на ближайшую мельницу. Даже если она и колхозная, он найдет способ помолоть зерно, ночью, в обход запрету. А если таких мельниц десятки тысяч, а желающих смолоть зерно миллионы, то, значит, часть выращенного в стране хлеба будет утекать из-под контроля властей. А раз так, то сельские мельницы надо порушить, чтобы и те три-четыре мешка личного зерна крестьянин не мог использовать для себя, а сдавал колхозу.

Но не стал крестьянин сдавать зерно со своего приусадебного участка колхозу, он просто перестал засевать даже часть его. А весь участок засаживал картошкой, с которой налоги не брались, и мельница для помола её не была нужна. Хоть и голодали люди, питаясь одной картошкой, и умирали от недоедания, но зерно не выращивали. Великое неудобство создавалось для хлебороба, да и ущерб громадный для государства, но кто когда подсчитывал этот ущерб.

Нет ныне на малых реках России водяных мельниц, нет плотин и водохранилищ, которые бы накапливали воду, многолетний лесосплав разрушил последние из них до основания. Речки, на которых раньше было множество искусственных водоемов, летом почти пересыхают, в половодье весной вся вода из них скатывается в крупные реки.

Не осталось и той природной красоты, которая сопутствовала мельничным комплексам, и нет разной живности — рыбы и птиц — вокруг и около них. Да и выращивать хлеб стало некому, крестьянина в северных районах России извели под корень.

КОЛЯ и ВЕРА — ЗОЛОТЫЕ КОПЫТЦА

В годы войны в наших местах на Вологодчине появилось множество нищих. Особенно много было в самом голодном 1942 году. Крестьяне (колхозники) не были готовы к войне, никаких запасов провизии на зиму 41/42 года не имели. После полуголодных тридцатых годов к началу сороковых положение с продовольствием несколько улучшилось, в магазинах появились кукурузный хлеб, масло, сладости. Но денег у крестьян не было, в колхозах на трудодень не полагалось почти ничего, так что в начале войны у жителей не оказалось в запасе даже самого главного продукта — картошки. Весной 41-го года её посадили как обычно немного, и у большей части семей её едва хватило до посадок 42-го года. Да и то в почву кидали не целиком клубни, а срезанные верхушки с наибольшим количеством ростков. Всё остальное потреблялось вместе с кожурой.

Нищие в деревне появлялись нередко по нескольку человек за день. Подавать им было нечего, окромя той же картошки. Но мать редко кому отказывала, одну-две картофелины сунет-таки в руки просителю. Среди нищих объявлялись какие-то дальние родственники, о которых раньше мать и не слыхивала. Однажды появился подросток, действительно оказавшийся родственником, его деда бабушка наша знала ещё будучи молодой. Ну, коль настоящий родственник, то надо было принять и чем-то угостить. Но в дом сразу пускать его было нельзя, настолько он был грязный и обовшивевший.