Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

который постоянно прерывали ординарцы с известиями и короткие приказы на языках, ему непонятных. Однако результаты этих приказов вскоре стали заметны: через деревню промаршировали два пехотных полка с примкнутыми штыками, выбрались на вал и с дикими криками высыпали на гласис. Батарея, которая должна была бы изрешетить их картечью, молчала. Солдаты, не встретив никакого сопротивления, добежали до апроша и принялись растаскивать туры и мешки с песком, составлявшие парапет. К тому времени как появилась французская пехота, дело было почти сделано, да она и не смогла бы продвинуться вперед под огнем русской полевой батареи. За час траншею засыпали, саперный инструмент забрали, запасные туры свалили в кучу и подожгли.

– Благодаря вам, сэр, – сказал Клаузевиц, – осада продлится лишних четыре дня.

Четыре дня; а у французов в запасе все время до конца года. И он, и русские должны сделать все возможное, чтобы сдержать Макдональда, насколько удастся. Немного удручает, что они обороняют деревушку, в то время как Бонапарт неудержимо подступает к сердцу России. И все же игру надо доигрывать до конца. Прощаясь с русскими, Хорнблауэр чувствовал усталость и недовольство. Мысль об успехе – успехе, благодаря которому французы возьмут Даугавгриву на четыре дня позже, – не радовала нисколько. Под свист боцманских дудок он поднялся на палубу «Несравненной». Буш, первый лейтенант и вахтенный офицер встретили его на шканцах.

– Добрый вечер, мистер Буш. Будьте любезны просигналить мистеру Маунду и мистеру Дункану, чтобы они немедленно явились ко мне.

– Да, сэр. – Буш на секунду умолк, однако не повернулся, чтобы отдать приказ сигнальному офицеру. – Да, сэр. Маунд убит.

– Что вы сказали?

– Его разорвало ядром, сэр. Один из последних выстрелов с берега.

Буш старался сохранить обычное выражение, но видно было, как он огорчен. А ведь Буш не привязался к Маунду, как Хорнблауэр. И в тот же миг на Хорнблауэра нахлынула волна сомнений и сожалений, которыми ему предстояло терзаться еще долго. Если бы только он раньше приказал кечам отойти! Зачем было рисковать человеческой жизнью после того, как полевые батареи начали ответный огонь? Маунд был лучшим молодым офицером из всех, кем ему выпало счастье командовать. Англия понесла тяжелую потерю, и он тоже. Однако чувство личной утраты было еще сильнее, а мысль о бесповоротности смерти давила свинцом. Волна еще не достигла своего пика, когда Буш заговорил снова:

– Просигналить Дункану и первому лейтенанту «Гарви», сэр?

– Да, пожалуйста, капитан Буш.

Глава двадцать первая

Хорнблауэр писал губернатору письмо по-французски – крайне утомительное занятие. Иногда ему не хватало слов, иногда грамматики, чтобы выразить желаемое, и тогда фразу приходилось начинать заново.

Только что прибывшие из Англии депеши, пытался сказать он, сообщают, что армия его величества короля Великобритании и Ирландии 14-го числа прошлого месяца одержала выдающуюся победу под Саламанкой в Испании. Маршал Мармон, герцог Рагузский, ранен, взято примерно десять тысяч пленных. Британский генерал маркиз Уэлсли, согласно полученным сведениям, идет на Мадрид, и нет сомнений, что город вскорости будет взят. Последствия этой битвы трудно переоценить.

Хорнблауэр чертыхнулся себе под нос. Не его дело советовать губернатору, как поступить с известиями. Однако то, что одна из армий Бонапарта наголову разбита в крупном сражении войском такой же численности, чрезвычайно важно. На месте губернатора он устроил бы салют, выпустил прокламации, вообще сделал бы все, чтобы поддержать дух солдат и мирного населения Риги. Еще более эти известия важны для основной части русской армии, которая сейчас готовится дать решающее сражение на подступах к Москве.

Он подписал записку, запечатал, кликнул Брауна и велел немедленно отправить ее на берег. На столе, рядом с только что полученными депешами, лежала стопка писем от Барбары. Пятнадцать штук – она писала ему каждую неделю, письма скапливались в Адмиралтействе, и сегодня «Мотылек» доставил их все разом. Хорнблауэр распечатал только последнее – убедиться, что дома все хорошо. Теперь он взял его и перечитал еще раз.

Мой дорогой муж!

На этой неделе великие события в Испании полностью заслонили все, происходящее дома. Артур разбил Мармона, правительство узурпатора шатается. Артур теперь маркиз. В первом или втором письме я сообщала, что его сделали графом? Очень надеюсь, что вскоре он станет герцогом, – не потому, что мечтаю о герцогском титуле для брата, а потому, что это будет означать новую победу. На этой неделе вся Англия говорит об Артуре, в точности как две недели назад все говорили о коммодоре Хорнблауэре и его подвигах в Балтике.

Обитателей Смолбриджской усадьбы так взволновали известия из Европы, что главное событие нашей жизни едва не прошло незамеченным. Я говорю о том, что на Ричарда надели штанишки, а его платьица убрали навсегда. Он немножко слишком юн для такой перемены, и Рамсботтом горько рыдала, что ее маленький Ричард больше не младенец. Впрочем, думаю, ты бы согласился, что в новом наряде он великолепен; по крайней мере, пока не улизнет от надзора и не предастся своему излюбленному занятию – копанию ямок на газоне возле кустов. Он обнаруживает сильнейшее душевное и телесное стремление к земле, удивительное в сыне столь прославленного мореплавателя. Закончив письмо, я позвоню и пошлю за Ричардом, чтобы он скрепил написанное приложением руки – боюсь, он сделает это в буквальном смысле.

Хорнблауэр перевернул страницу: и впрямь, там был дрожащий крестик, нарисованный Ричардом под изящным росчерком мачехи, и отпечатки измазанных чернилами пальцев. Ему отчаянно захотелось увидеть сына, чумазого, со счастливой детской сосредоточенностью копающего лопаткой под кустами. Над крестиком были последние строчки Барбары:

Как всегда, все мои мысли о том,