Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

22_____

Читал мемуары Lady Hamilton{304}, прекрасно. Как выйти, как выйти из стесненного положения, чтобы не думать о нем, чтобы из 100 делать 300 рублей. Неужели всегда все будет отравляться такими мыслями? Или бы мне всегда было мало и недоставало? Я мечтаю о каких-то дачах с молодыми людьми, веселыми поездками где-то в Финляндии, не то в Крыму. М<ожет> б<ыть>, холодное утро меня так настроило. В Петербурге все принималось не так трагически. Всю ночь видел во сне, что делаю какие-то свинства с высоким молодым человеком, лица не помню, помню ресницы и волосы белокурые на голове, рыжеватые в скрытых местах, притом делал то, чего не делаю обыкновенно наяву, и это было приятно. Ходили за грибами, Катя все уставала и осталась одна со мной ждать других; я вырезал на березе: «Павлик Маслов 1906», потом говорил с ней об Райдер Хаггарде, романы которого она читает, потом крепко заснул на траве, видел Павлика, голого, пляшущего в лесу на поляне. Болела голова. Завтра едем в монастырь. Писем не было. Огромная луна; когда она подымается — она сверхъестественна. Сережа рассказ кончил, конец лучше начала, хотя туманен. Какой-то шаг от «Колдуна».

23_____

Сегодня ездили в монастырь, в который когда-то ездили с Алешей Бехли и по дороге в который мне впервые открылись итальянские сонеты{305}. Там вид скита: небольшие домики, чисто, уютно, черные сарафаны, сады, веселые милые и лукавые келейницы: Манечка и Дунечка, незатейливые рассказы о похищениях, о смерти игуменьи, о монастырских обычаях, воровстве яблоков и т. д. Далекая дорога на лошадях всегда приятна, но почему-то мне напомнило опять Щелканово. Назад возвращались под тучами в сумерках, с далекими молниями. Было приятно обедать в 10-м часу, но сейчас же легли спать. Все дни или строю смешные ребяческие воздушные замки, или выворачиваю голову, как устроиться с деньгами. Положим, тетя получит дело; расплатясь с первейшими долгами, одевшись в европ<ейское> платье, съездив куда-нибудь 2 раза за город — вот и опять старое постоянное нехватанье, и я не вижу, чем получить и в будущем возможность жить, не скажу по желанию, но возможным образом. Получу ли я завтра письма?

24_____

Мне нужно рассказать то, что было давно, еще когда я был в Петербурге. Когда зять уезжал и предлагал мне денег, то говорил, что теперь они ему не нужны, что он не знает, куда их спрятать, и часть оставляет в квартире, и сказал где. Потом, чтобы уехать и прожить, не зная, где взять достаточно, я решился взять эти деньги, не спросив позволения зятя, и оставить ему записку об этом. Конечно, это был род воровства. Сегодня от него письмо с выговором, скорбное и морализующее, где он обещает хранить мой поступок в тайне, говорит, как трудно мне будет удержаться на этой плоскости, что мои поступки ему не безразличны, как симптоматично мое постепенное удаление от корректности в денежных делах, и чтобы я имел в виду, что деньги могут понадобиться в сентябре. Дело наше отложено. Опять мысли о неизбежной развязке смертью. Из окна? лететь… только шаг, но какой ужас, какой крик! Рахиль Сем<еновна> рассказывала, как юнкер Жорж Панкратьев зимой застрелился в Казани, я как пьяный слушал это. Убивают же генералов, губернаторов. Но лучше умереть в Петербурге. Совсем не помню, что было сегодня; после дождя воздух был почти чувственно приятен, я редко им так наслаждался. Мы гуляли, и я сбирал лесные фиялки (тре<х>цветные). Что-то читали, была Рахиль Семеновна, ходили на почту, встретили Инжаковичей, переехавш<их> сюда. Письмо от Нувель, милое, без persiflages[141], с известиями о Павлике, о будущем, будто я не обреченный. Это меня ободрило. Ах, увидеть бы их всех и там, кончится или нет, или выпутаться, опять впутаться, но там, около них, около милого, «целованного» Павлика, около милой жизни, к которой я тянусь и стремлюсь. Там, с ними, и солнце другое.

25_____

Дождь целый день; убирают яблоки с утра; Сереже прислали № «Руна», где его рассказ{306}. «Руно», снимки с картин, особенно почему-то портрет Дягилева{307}, еще больше заставили меня приуныть. Письмо от Павлика, такое нежное, такое какое-то поцелуйное, что я ему почти что верю. За что мне такое счастье это лето? Я никогда не был так счастлив и так полон предчувствий грядущей беды. Написал Эль-Руми, что не может ли покуда он прислать мне денег на дорогу{308}.

26_____

Ходили за грибами под дождем, большой заяц перебежал дорогу и долго был виден скачущим по сжатому полю. Пахнуло какой-то осенью. Вечером ходили с Инжаковичами на «эхо»; такой широкий, всегда пленительный вид. М<ожет> б<ыть>, осенью как-нибудь и обернусь, но нужно быть готовым к худшему. Долго ждали почты, сидя на берегу; ходил народ, повара из гостиницы ездили на садок за рыбой и привезли сомов; мне так захотелось быть с Павликом в гостинице, есть уху, гулять вместе. Письмо от Иванова, милое, но отвлеченное и туманное и чем-то меня раздражившее{309}. Луна, ясные звезды и холод, напоминая осень, мне милы.

27_____

Приехали из монастыря Манечка и Дунечка, меня ничто не радует. Если бы с нами жил Павлик, был ли бы я спокоен? Я думаю, даже при нынешнем положении дел, и тогда достаточно мною бы ценились и веселая зеленая березовая роща, где мы гуляли сегодня, с видом на Волгу, и дорога по сжатым полям, и ясные ночи. Писем долго, долго ждали, а их не было. Что же это меня все позабыли! и Павлик. Сегодня в карты выиграл; наверное, у него свидание, заставившее его не поминать меня каждую минуту. Сегодня четверг, запомним.

28_____

И сегодня нет писем! Я дожидался почты уже один, и, смотря через плечо почтальона, разбиравшего почту, я замирал и волновался, не знаю отчего. Нет и нет. И Павлик меня забыл: 3 дня я не имею уж от него писем. Сегодня тепло, небо празднично голубое с яркими белыми облаками; гуляли по Суре, теперь я более замечаю прелесть природы, чем первые дни, хотя настроение значительно понизилось; мылись в бане. Зять в Петербурге, там хандрит и тоскует, а если бы я был там, как я был бы доволен! Что-то мне ответит Иванов?

29_____

Встал не поздно, ходил утром на почту посылать «Елевсиппа» Нувелю{310}. Я люблю ясные утра, я люблю вечера и ночи, менее всего я люблю дни. Опять ни от кого писем, и Павлик меня забыл. Мы ждали долго, долго, до темноты, парохода, разборки писем — нет, нет. Был теплый звездный вечер, будто южный городок. Я люблю приходы пароходов, мелькание новых лиц, оживление берега. Ночью была ясная луна и звезды, караульщики в саду тихонько пели, так не хотелось в комнаты. Отчего меня все забыли? Я живу почти от почты до почты.