Куколка - Джон Фаулз

О: Они всяких наций: белые, оливковые, желтые, смуглые и черные как ночь. С вышины толком не разглядишь. Будто смотришь с высоченной шагающей башни.

В: А какая одежда?

О: Все, мужчины и женщины, были в серебристых портах и рубахах, как три наши дамы. Мы так быстро летели, что я не успевала хорошенько рассмотреть — одни мелькнут и пропали, а ты уж видишь иных.

В: Черные дикари были наги?

О: Нет.

В: Храмы видела?

О: Нет.

В: Что, никаких знаков Господа и Его веры?

О: Знаки были во всем, но не те, что нам привычны, вроде церкви, священников и прочего.

В: Языческие храмы иль что-нибудь эдакое?

О: Нет.

В: Дворцы иль роскошные зданья? Биржи, больницы, суды?

О: Ничего этакого, но лишь большие строенья, где, похоже, все жили скопом, не делясь на сословья. Ни оград, ни заборов, ни вонючих трущоб. Каждый дом — будто ферма в окруженье лугов. Все зелено и залито солнцем. Прямо вечный июнь. Отныне я так и называю тот край обетованный.

В: Как называешь, голуба?

О: Вечный Июнь.

В: Ага, иль Воздушные Замки. Из чего сложены те дома — камня иль кирпича? Чем крыты — соломой иль сланцем?

О: С нашими они вовсе не схожи. Стены их белы и гладки, словно нутро морской раковины, двери и крыши золотые. Все дома разного вида: одни будто огромные шатры, другие с чудной крышей, где разбит сад, третьи круглы, точно головка сыра, и еще всякие прочие.

В: С чего ты решила, что двери, крыши и дороги золотые?

О: Не знаю, так показалось. Еще разглядела, что в тех больших домах люди обитали не семьями, как у нас заведено, а порознь: в одних только мужчины, в других женщины. Такое разделенье было заметно во всем. На лужайке большое собранье внимало оратору, но женщины сидели полевую руку, а мужчины по правую, будто им было предписано везде и всюду сторониться друг друга.

В: Ужель не приметила кавалера с дамой, супружескую иль влюбленную пару?

О: Ни единой. В Вечном Июне подобное не заведено.

В: Как же так? Все монашествуют, что ль? Детишек-то видела?

О: Тамошние дети не плод чресл. В Вечном Июне нет плотского греха, иначе не было б города.

В: Кто-нибудь работал?

О: Лишь ради удовольствия в садах иль на лугах.

В: Имелись там лавки, лотошники, рынки?

О: Нет. А также ни мастерских, ни фабрик.

В: Видала ль солдат иль кого-нибудь с оружьем?

О: Все безоружны.

В: Такого быть не может, голуба.

О: Сие невероятно для нашего мира.

В: А что твоя дама, пока тебя носило по воздусям?

О: Сидела рядом и держала меня в объятьях; глядючи, я преклонила голову на ее плечо.

В: Теплое, плечо-то?

О: Да, как я сама.

В: Ну и что скажешь об сем фантасмагорическом граде, явившемся тебе в бреду?

О: Дама прибыла из иного, лучшего мира, где известно обо всем, что нам неведомо. Обитатели его сходны с нами наружностью, но шибко отличны тем, что пребывают в покое и благоденствии. Я не видела бедных, нищих, увечных, хворых иль голодных. Нет и тех, кто кичится своим богатством. Все довольны равным достатком, никто не живет в нужде. Целомудрие хранит их от греха. У нас же сердце всякого человека оковано алчностью и тщеславьем и наущает жить только ради себя.

В: Голуба, меня интересуют твои виденья, а не смутьянские бредни об демократии.

О: Я не понимаю сего слова.

В: Устав черни. Ты им провоняла.

О: Нет, то дух христианской справедливости.

В: Будет, называй как хочешь.

О: Да, лишь мельком я увидала облик мира, где нет солдат, охранников и тюрем, где нет закованных в кандалы вольнодумцев и лиходеев, коих потребно отделить и покарать.

В: Будет, я сказал!

О: Твое неверье простительно. Привычная к нашему миру, сперва я тоже дивилась, как им удается жить в этаком согласье, ежели у нас даже народ одной крови не сладится меж собою, не говоря уж об разноплеменных нациях. Там нет войн, разрушений, жестокости, зависти, но только вечная жизнь. Знаешь, не сразу я поняла, что вижу рай.

В: Иль что помнилось раем. Сие не одно и то же.

О: Дослушай, мистер Аскью. Мы летели все ниже и ниже, приближаясь к благословенной земле Вечного Июня, и наконец опустились на зеленый луг, укрытый цветами. Нас встретили двое мужчин и женщина, стоявшие поддеревом. В конце луга я заметила других людей, кто вместе с детьми косил и сгребал траву в копны. Кстати, они были в разноцветных одеждах, а встречавшая нас троица — во всем белом.

В: Ты говорила, там никто не работает. Чего ж тем-то не сиделось?

О: Там работают иначе, нежели мы.

В: Как?

О: По желанью, а не из необходимости.

В: Ты-то откуда знаешь?

О: Люди пели и радовались; одни отдыхали, другие возились с детишками. И тут я поняла, что стоявшие под деревом мужчины в белых одеждах — те самые юноша и старик, кого ночью я видела в храме. Молодой, названный мною плотником, тот, что перстом указывал вверх, сейчас забросил косу на плечо, словно только что прошел ряд; в тени дерева старик опирался на посох, его седая борода ярко белела на фоне листвы и плодов, похожих на апельсины. Казалось, он владычествует над всем, что охватит его удивительно ласковый и мудрый взгляд, и сейчас пребывает в отдохновенье от трудов, но все должны почитать его своим отцом и хозяином.

В: Какой нации дед-то, не разглядела?

О: Всех наций — и черной, и белой, и смуглой, и желтой.

В: Что за ответ?

О: Иного не дам. Еще удивительнее, что дама, стоявшая под деревом, в то же время сидела рядом со мной и держала меня за руку. В великом смятенье взглянула я на соседку, но каким-то чудом она одновременно была со мною и за оконцем, только в разных одеждах. Дама улыбалась, словно озорница сестра, кто задал загадку и ждет ответа. Потом вдруг прильнула и невинно поцеловала меня в губы — мол, не бойся: я могу быть рядом с тобой и в то же мгновенье под деревом. А старик притянул ее к себе, будто говоря: она — моя плоть и кровь.

В: Этакое раздвоение не лучшее ль подтвержденье тому, что ты грезила?

О: Для тебя, может, и подтвержденье, но я-то знаю: то был не сон. И по лугу я шла не во сне.

В: Ладно, а что его сиятельство? Как они восприняли картинки в окне? Зрелище их заворожило иль они выказали недоверье?

О: Про него с Диком я и думать забыла. Правда, разок глянула в их сторону, но его сиятельство смотрел не в окно, а на меня. Казалось, завороженная зрительница ему любопытнее самой постановки.

В: Не значит ли сие, что он ее уже видел?

О: Не знаю. Однако, поймав мой взгляд, он улыбнулся и показал на окно — мол, туда смотри.

В: Что выражала улыбка?

О: Таким я его еще не видела. Он будто улыбался несмышленышу: дескать, смотри и постигай.

В: А что Дик?

О: Тот обомлел не хуже меня.

В: Хорошо. Теперь об твоей прогулке.

О: Казалось, я и впрямь ступаю по лугу, ибо чуяла запах цветов и свежескошенной травы, слышала веселые трели дроздов и жаворонков, пенье косарей.

В: Что они пели? Слова разобрала? Мотив узнала?

О: Вроде в детстве я слышала сей старинный напев, хотя родительская вера не допускала музыки. Да, мелодия казалась знакомой.

В: Напеть сможешь?

О: Увы, нет.

В: Валяй дальше.

О: Будто отринув наш злобный жестокий мир, собственную суетность и самые страшные грехи, кои, знала, скоро простятся, я очутилась в раю — вечной жизни в нескончаемом блаженстве. Все было свет, я плыла в море света, не оставлявшем в душе ни единой тени, и движенья мои были медленны и тягучи, словно во сне. С ветки над головой старик сорвал плод и подал его даме-матери, а та протянула мне. Без всякой величавости, просто как угощенье, коего жаждала душа моя. Захотела я прибавить шагу, но не смогла, и тут меня осенило, что старик, юноша и дама, невероятно схожие друг с другом, одна семья. Вот тогда-то в голове моей впервые прозвучал неизбывно радостный голос, и я поняла, кто сия троица. Сейчас запросто об том говорю, но в тот миг, мистер Аскью, меня обуяли трепет и сомненье перед тем, что ожидало. Подобно тебе, я еще была Фомой неверующим, ибо меня взрастили квакером, для кого боги не живые существа, но лишь дух и внутренний свет. Друзья говорят: «Икона не суть истинный дух, а истинный дух не суть икона». И потом, разве могла я, великая грешница, надеяться, что удостоюсь подобной встречи? Но дальше еще удивительнее: юноша указал себе под ноги, и я увидала, что в некошеной траве навзничь лежит его двойник, усыпанный цветами, словно покойник. Однако ж он улыбался, будто во сне, и точно такая же улыбка освещала лицо того, кто на него показывал. Да, тысячу раз да! Боле не таюсь! То был единый в двух обличьях человек из человеков — Господь наш Иисус Христос, кто за нас умер, но воскрес!