Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - Сергей Ачильдиев

Вероятно, гораздо ближе к истинному смыслу этого явления подошли сами адепты тоталитарной идеи. Сошлюсь на двух из них. Николай Бухарин: «Пролетарское принуждение во всех его формах, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» [10. С. 168]. Пауль Риттербуш, теоретик национал-социализма: «…тоталитарным государством является такое государство, с помощью которого одна партия или одна идеология поднялись до степени тотальности и предъявили претензии на исключительность в политическом строительстве национальной жизни.» [18. С. 41]. Иными словами, суть тоталитарного режима в том, что его главным оружием становится идеология, которую всё сообщество и каждый его член обязаны исповедовать с религиозным фанатизмом. Отсюда и главная задача режима — не проникновение во все поры жизнедеятельности социума и отдельного индивида, это лишь средство или, по-бухарински, метод, а — «выработка» нового, искусственного человека, зомби, хомо тоталитарного.

Когда советская пропаганда провозглашала героем пионера, донёсшего на своего отца, когда детей вынуждали отречься от родителей, а жён от мужей, потому что те были объявлены «врагами народа», когда на партийном собрании, по заявлению супруги, обсуждался вопрос о моральном облике коммуниста, который завёл любовницу, — всё это не было влиянием на самые интимные аспекты жизни людей просто ради влияния. Это было целенаправленное стремление сформировать новые морально-нравственные устои, отвечающие интересам идеологии коммунистического тоталитаризма. А интерес этот всегда один и тот же: преданность тоталитарной власти превыше всего, в том числе превыше вечных человеческих ценностей — добра, милосердия, порядочности, честности и, наконец, любви к близким. Именно такой тип гомункулуса был в обилии порождён советским строем и даже до сих пор, через четверть века после крушения СССР, нередко встречается на постсоветском пространстве. Это существо — одновременно страшное и жалкое, с рабской психологией и атрофированной способностью к независимому мышлению, доверчивое и подозрительное, безынициативное и агрессивное, способное мгновенно переходить от обожания к ненависти и от ненависти к обожанию, любящее всё своё и боящееся всего чужого, ощущающее себя свободным в собственной несвободе, считающее справедливым всесилие режима и свою никчемность…

Вот почему Ленин так ненавидел интеллигенцию и прежде всего петербургскую, сумевшую сформировать свой особый дух города. Этот культурный слой нёс в себе фундаментальные начала того лучшего, что выработала цивилизация за десятки тысяч лет истории, — сознание непреходящей уникальности человеческой личности, идеалы творческой свободы и нравственности, незыблемость вечных ценностей. Массовое уничтожение людей всегда страшно, но большевизм, искореняя сословия, в которых интеллигенция была особенно сильна, тем самым совершал ещё более страшное преступление перед российской нацией: он разрушал до основания структуру общества, его устои, морально-психологические традиции и ориентиры. Точно такую же политику проводили нацисты на оккупированных территориях Европы и особенно Советского Союза — своего главного идейного врага: в первую очередь уничтожению подлежали не только коммунисты, евреи и цыгане, но также интеллигенция — деятели культуры и искусства, вузовские преподаватели, школьные учителя, библиотекари…

Параллельные заметки. В каждой стране свободы ровно столько, сколько и у соседей. Весь вопрос в том, кому она принадлежит. Властителю с его кликой, олигархам, военной хунте, «ордену меченосцев» или — народу? В любой стране свобода подчиняется закону сообщающихся сосудов: она постоянно переливается от институтов государственной власти к институтам гражданского общества и обратно.

В этом отношении всякий тоталитарный режим — прямой антипод демократического общества. При демократии свобода принадлежит всем в равной степени, а при тоталитаризме она узурпирована кучкой вождей (фюреров). Поэтому принципиальная разница между демократическим и тоталитарным устройством социума в том, что в первом — примат человека, а во втором — человек-примат.

Идеи большевистского тоталитаризма выросли не только из марксизма, но также из социалистических учений предшественников марксистского коммунизма, в частности фурьеризма. Николай Чернышевский в романе «Что делать?», который публиковался в 3, 4 и 5-й книжках «Современника» за 1863 год объяснил идейной молодёжи, как ей надо жить — коммуной, создавая новое, своё общество, основанное не на старых вечных ценностях, а на «разумном эгоизме».

Одна из первых таких коммун возникла в Петербурге. Группа молодых художников во главе с Иваном Крамским сперва сняла просторную квартиру на 17-й линии Васильевского острова, позже переехала на Вознесенский проспект. «В этом общежитии выигрывалась масса времени, так бесполезно растрачиваемого жизнью в одиночку, — вспоминал Илья Репин. — Что мог иметь каждый из этих бедных художников один, сам по себе? Какую-нибудь затхлую, плохо меблированную комнату с озлобленной на весь мир хозяйкой. Скверный обед в кухмистерской, разводитель катаров желудков, желчного настроения и ненависти ко всему… А здесь, в артели, соединившись в одну семью, эти самые люди жили в наилучших условиях света, тепла и образовательных пособий» [35. С. 173–174].

Однако чаще всего коммунальная жизнь протекала не столь благостно. Примерно тогда же, «в 1863 г. в Петербурге, в доме на Знаменской улице (ныне улица Восстания), появилась так называемая Знаменская коммуна — детище литератора В.А. Слепцова. “Удастся нам ужиться и расширить это дело — сейчас же появятся подражатели, — размышлял Слепцов. — Такие коммуны распространятся, укоренятся, и тогда мы ли, последующие ли поколения будем развивать дело дальше до настоящего фаланстера”. Распорядок дня в… фаланстере был строгий: с утра — “добывание хлеба насущного, в пять часов — обед, за чаем — обмен впечатлениями, вечером все работали или читали в своих комнатах. Все вместе собирались по приёмным дням, когда коммуну навещали гости” Создатель Знаменской коммуны старался найти для членов своего коллектива (а это были в основном женщины) работу. Ему удалось организовать женскую издательскую артель. Занимался Слепцов и просвещением женщин: в коммуне периодически устраивались лекции, концерты, спектакли. Ему же приходилось вести хозяйство. Выяснилось, что коммунарки, нередко дворянки и дочери богатых родителей, пренебрегали низменными, хозяйственными заботами. Одна из участниц женского движения 1860-х годов, замешанного на утопическом социализме, считала, что коммуна развалилась, так как “женщины того времени обнаруживали отвращение к хозяйству и простому труду, перед которым они в теории поклонялись”» [20. С. 136–137].

Не только эта, но и другие артели-коммуны, едва возникнув, быстро умирали, а вскоре и вовсе сошли на нет, доказав и современникам, и будущим поколениям: человек не способен жить в фаланстерах, скопом. Но недаром будущий «вождь мирового пролетариата», как вспоминал в своей книге «Встречи с Лениным» Николай Валентинов, признавался, что роман Чернышевского его «всего глубоко перепахал» [1. Т. 3. С. 127]. С присущим ему упрямством Ленин мечтал о внедрении принципа «социалистического общежития» по всей необъятной России: в городах — с помощью коммунальных квартир, в деревнях — посредством кооперативов и затем колхозов. Но всё это уже не столько для того, чтобы облегчить людям жизнь, как представлялось Чернышевскому и его последователям, сколько во имя тоталитарного контроля. И тут первой испытательной площадкой должен был послужить тоже Петербург.

Не прошло и месяца после прихода большевиков к власти, а Ленин уже «сформулировал задачу заселения пролетариями “богатых квартир”, в которых число комнат равнялось числу проживающих в них людей или превышало его» [20. С. 15]. В черновом наброске проекта «О реквизировании квартир богатых для облегчения нужд бедных» он прямо «высказал мысль о принципиальной невозможности и ненужности отдельного жилья для каждого человека, даже в виде отдельной комнаты» [20. С. 137].

В августе 1918-го советское правительство выпустило декрет «Об отмене частной собственности на недвижимое имущество», но Петросовет ещё 1 марта того же года принял решение, в соответствии с которым при уплотнении предлагалось «оставить “буржуям” — не только предпринимателям, заводчикам, банкирам и т. д., но и учёным, инженерам, врачам, писателям — по одной комнате на каждого взрослого и ещё одну на всех детей» [25. С. 105]. При этом «двое детей до 10 лет приравнивались к взрослому, на 6 человек допускалась одна общая столовая» [22. С. 132]. Высвобождающуюся жилплощадь предполагалось передать пролетариям.