Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

268

Он тут же ушёл к себе в избушку.

И тупо просидел там два дня.

А просидев, вернулся в Шалаш и деликатно постучал в дверь отловленной для него подруги.

— Входи, милёнок, — сказала она. На голове она утверждала установку противоракетной системы бигуди. — И теперь я не открою тебе свои приключения в сыростях московской жизни. Кстати, я иногда заходила в Грибные места прапорщиков.

— Вот тебе раз! — удивился Куропёлкин. — И кто же тебя там волновал? Шерстяные или поручик Звягельский?

— Был там такой блондинчик с белыми бараньими завитушками…

— Серёжка Стружкин, что ли? — ещё больше удивился Куропёлкин. — Он же редкостный дурак!

— А ты, Куропёлкин, кто? — спросила Баборыба.

— Ну да, — скис Куропёлкин. — Я-то кто?

— Я тебя обрадую, — сказала Баборыба. — Фигура у тебя была поосновательнее, чем у этого баранчика Стружкина, но тобой интересовалась богатая купчиха.

— И что? — спросил Куропёлкин.

— И ничего, — сказала Баборыба. — Я просто понимаю, что мы сейчас вдвоём должны искать выход из загнавшей нас в угол ситуации. При этом мне нужны закабалившие меня пряники, а тебе — любовь женщины, для меня заколдованно-непонятной, и свобода от каких-то пробиваний, то есть просто свобода.

«Чёрти чего! — подумал Куропёлкин. — Зачем я спустился в Шалаш? Ради этой пустой болтовни? И уйти сразу неудобно…» Что его пригнало к Баборыбе? Боязнь одиночества? Скорее всего, именно так. Хотя он и понимал, что в женских ласках потребности у него сейчас никакой нет, и без Баборыбы, ожидающей, как и Селиванов, от него подвига (причём, если Селиванова заставляли усердствовать государственные заботы, то для Мезенцевой важнее была бабья тряпичная корысть), так вот без Баборыбы и Селиванова Куропёлкину было бы проще существовать и понимать себя.

Но он и так вроде бы понимал, что живёт в скуке и в бессмыслии.

Однако не бессмысленна ли вся его жизнь?

— Макарыч, — спросила Лося-Мила, — что ты молчишь? Чего ты пригорюнился?

— Я думаю, — сказал Куропёлкин.

— Не об одной ли прекрасной незнакомке? — поинтересовалась Баборыба.

— Какой ещё незнакомке? — рассердился Куропёлкин.

И ведь, действительно, ни о каких прекрасных незнакомках в тот момент он не думал. Но опять ощущал тоску. Из-за кого? Из-за чего? Несомненно, из-за осознания бестолковости и пустоты собственной жизни. Надо же, придумал дело. На манер тех самых вспомянутых совсем недавно гонок по вертикальной стене на рыночных площадях. Конечно, никаких гонок устраивать он не предполагал, а в голову ему приходила мысль о водяном аттракционе — акробат из ночного клуба прапорщиков и синхронистка с серебрянной медалью в Аквариуме. И номер готов был придумать. Но очень скоро сообразил, что такие «площадные» аттракционы были уместны после войны или хотя бы в пятидесятые годы, нынче подобная чушь не смогла бы вписаться в нормы шоу-бизнеса и копейки бы не принесла.

Но если бы и выросло из более остроумной идеи какое-нибудь стоящее дело, что же, это было бы вершинным достижением его, Куропёлкина, жизни?

Горько стало Куропёлкину.

269

— Ты права, — сказал Куропёлкин. — Я впрямь думаю о незнакомке, назовём её так, кто она, мне неведомо, я пришёл к тебе просто поговорить, не более.

— Поговори, — кивнула Баборыба.

— Однако вижу, что у тебя в голове лишь Лигурийское море и яхты, — сказал Куропёлкин, — но говорить о них мне скучно. А потому я займусь самокопанием в своём отсеке. Простите, Людмила Афанасьевна, что из-за моей блажи вы оказались здесь, а вам так и не выдали пряников.

— Опять на «вы»? — спросила Мезенцева. — И к чему ваши слова о прощении?

Нет, убеждал себя Куропёлкин уже в своём отсеке, всё же разумно было попросить прощения за то, что из-за его выдохов, с усердием, мыльных пузырей уродилось существо под названием Баборыба. Ладно бы, просто из мыльных пузырей… А вот женщина с реальной судьбой Людмила Афанасьевна поспешила совместить себя с мыльными пузырями Евгения Макаровича Куропёлкина, то есть будто бы и на самом деле произошла из тех пузырей.

Ну, освободится он через два года, если его, конечно, выпустят из здешних засовов, что дальше-то с ним будет? Ну, окончил он пожарное училище, ну, может служить в ведомстве Шойгу. «День сегодня такой лучезарный (что-то там)… а — каска медная тонет в луче… и стоит мой любимый пожарный, ну, понятно, на каланче, он ударник такой деловой, он готов потушить все пожары, но не может гасить только мой», — слушал когда-то Куропёлкин песенку Эдит Утёсовой, вальсировал под неё, но на каланче пожарные теперь не стоят… По простоте души поступил он в огнебойное училище, а не по ярому желанию. И теперь будто бы и не помнил о нём. Во Владике же он недоучился в университете и дальше полез в артисты заведения Верчунова. Ради чего? Получалось, что ради более выгодного жизнеустройства, ради денег для пропитания родичей и себя, да ещё и с поселением в московских кущах. Сколько таких персонажей, и мужиков, и баб, нагличают и разоблачают себя в передаче «Давай поженимся». И сколько добытчиц и добытчиков шуршат в социальных сетях Интернета мухами-цокотухами, паучками и комариками. А уж если кому из них и удаётся прижаться к Москве надстроенными грудьми и благоприёмно-раскинутыми ногами или когтями вцепиться в неё, то сразу же в этих удачниках возбуждаются мечтания о виллах под Барселоной, недвижимости в старушке Англии с её газонами и об острове в Мальдивском архипелаге.

Именно такого рода пряники и были, наверное, обещаны синхронистке Мезенцевой.

А иначе ради чего ей оставалось существовать Баборыбой?

Тут Куропёлкин удивился себе. С начатого было самокопания он с легкостью соскользнул на соображения о странностях выбора Людмилы Мезенцевой. Да тебе-то что в её выборе? Продолжать с ней совместное проживание ты теперь, похоже, не собираешься. В крайнем случае придётся соблюдать приличия два года. И что правомочно — проводить время в комнатах для размолвок. Кроме всего прочего, он мог бы объявить, что необходимость в общении с Баборыбой исчерпана и допустимо речное существо отпустить в воды Мезени и её притоков.

Но это не завтра. И тем более не сегодня.

А сегодня следовало вынести приговор именно себе, но не с требованием высшей меры или прижизненного исполнения, а хотя бы на несколько лет вперёд, скажем, до сорокалетия.

Подвиг, зачем-то необходимый другим, Куропёлкиным отвергался, он мог лишь помешать выправлению его судьбы и приданию ей смысла.

270

Но в тот день приговор себе Куропёлкиным вынесен не был. И не была принята им же программа исправления собственной судьбы.

По поводу исправлений никаких перспективных мыслей выдавить он из себя не смог. То являлось к нему некое понимание, даже с вариантами, способов изменений и своей натуры, и сути её проявлений, но сейчас же оно затуманивалось, причём не серым, почти прозрачным и влажным тюлем из оврага, а плотным, будто бы из клочьев хлопка, и клочья эти не опадали и не разлетались.

Ну ладно, решил Куропёлкин, что-нибудь рано или поздно придёт в голову…

А вот возвращаться в Шалаш, к Баборыбе, Куропёлкина, естественно, не тянуло.

Он и думать о ней не хотел. Но и отделаться от мыслей о ней не получалось.

Впрочем, если соображения о переменах в судьбе то и дело замутнялись (или искажались) наплывами тумана, то мысли о Мезенцевой-Баборыбе слоились. Или шевелились внутри слоёного пирога. Отчего Баборыба стала ему противна? Не виноват ли в этом был он сам, Евгений Макарович Куропёлкин, и не сам ли он породил её фальшь и стремление к обману? Он… Мошенниками можно было признать Селиванова, менеджера Анатоля, профессора Удочкина и ещё многих лиц, неизвестных Куропёлкину. Но направление-то мошенничества указал им он. Другое дело, что наверняка в поисках Баборыбы ловцы её забрасывали свои сети или удилища с блёснами в гущи жарких и суетящихся женщин, а отозвалась на приманку одна — Людмила Афанасьевна Мезенцева.

А может быть, и не одна. Но в подходящие была определена именно Людмила Афанасьевна, Мила-Лося.

Так стоило ли относиться к ней с брезгливостью? Не следовало бы вылить помои из ушата себе на башку?

Он-то каков молодец и красавец!

Лосю-Милу надо было прежде всего пожалеть.

И всё равно желание спуститься в Шалаш не возникало.

Единственно, что сверчком запечным тренькало в Куропёлкине: а что за прогулку совершала ЕГО Баборыба по некошеной траве в ампирном наряде с господином Трескучим и какие основательные слова Трескучего вызывали её послушные кивки.

Но лень было тащиться в Шалаш и ниже достоинства — выспрашивать о наставлениях здешнего воеводы Трескучего-Морозова и его замыслах (или промыслах).

Четыре дня Куропёлкин (зарядку, правда, делал) валялся на лежанке с книгами в руках и под боком. Кстати, обнаружил среди доставленных ему книг — русско-эскимосский словарь.