Весенний шум - Елена Серебровская

— Где ты был так долго? Что случилось с тобой?

— Мылся в бане. А что такое? Отчего ты взволнована? — И Костя нежно поцеловал свою встревоженную жену.

— Но тебя не было целых четыре часа. Может, там была очередь?

— Почему очередь? Нет, ее не было. Я просто не заметил, как идет время. Это тайпины виноваты. Знаешь, малыш, какую книгу я читаю эти дни? Не знаешь? А я способен день и ночь думать над этим грандиозным событием. Сейчас ты все поймешь: книга называется «Тайпин Тяньго еши», то есть «Неофициальная история Тайпинского государства».

— Ну и что? — недоумевала Маша.

— Святая простота! Тайпинское восстание — это событие вроде нашего Пугачевского восстания, только более успешное поначалу. Они свое государство создали и несколько лет оно держалось. Это ожившая крестьянская утопия о свободном государстве, о равенстве людей, о справедливости. Это было в середине прошлого века. У меня это все перед глазами. Несколько лет так жили, потом там всякое перерождение началось, — социализм без рабочего класса не построишь, как-никак. Но сам полет мечты, сила организованности народа… Это великое событие. Таких на длительное время успешных массовых крестьянских восстаний Европа не знает.

Маша слушала с интересом. Только в первые минуты она улыбалась, а потом тоже увлеклась. Они, тайпины, уничтожили все антинародные учреждения монархической власти, отменили пытки, ввели гласный суд. Они ввели уравнительность в распределении имущества и земли, роздали беднякам вещи и одежду богатеев, сделали женщину равноправной, запретили проституцию, боролись против употребления опиума и вина.

— Понимаешь, ни о чем другом думать я сейчас не могу, — говорил Костя. — Это целая поэма, это удивительно. И Маркс восхищался тайпинами. Он иронизировал над европейскими реакционерами, которые доберутся когда-нибудь до китайской стены, этой консервативной твердыни, и вдруг прочтут на ее воротах: «Китайская республика. Свобода, равенство, братство!» Вообще, если бы ты познакомилась получше с историей китайского народа, ты пришла бы в восхищение, — какие среди них были люди! Я не говорю уже о Сун Ят-сене, я имею в виду и тайпинов — Хун Сю-цюаня и Ян Сю-ци-на. И ты бы возненавидела этих чудовищ — торговцев опиумом, англичан и американцев. Разлагали народ, сказать по-нашему — как бы спаивали, и наживались. Какие зверства были во время опиумных войн! Накалывали младенцев на штыки, жгли людей живьем. Изучи историю Китая, и ты поймешь, что такое империализм. Знаешь, как об этом писали китайцы? «Державы считали Китай куском мяса, лежащим на кухонном столе, приготовленным к порубке…» У них из поколения в поколение копится ненависть к колонизаторам! Наверно, каждый китаец может сказать: моего деда сожгли или убили англичане…

— Ты дай мне почитать эту книгу! — попросила Маша.

— Почитать! Она же на китайском языке. Я тебе расскажу потом подробнее, только не сейчас, — я совсем забыл, что у нас сегодня заседание сектора. Сегодня в семь часов.

Маша раскрыла его чемоданчик, но не обнаружила там ни мыльницы, ни мочалки: Костя забыл их в бане.

Через неделю он забыл в бане другую мыльницу и нижнюю рубашку, а еще через неделю оставил там весь чемоданчик, но вовремя спохватился, обнаружив на вешалке, что нечем заплатить гардеробщику.

Вот какой был Машин муж Костя Добров. Можно ли было рассчитывать на его серьезную помощь в хозяйстве? Конечно, нет.

Пришлось заниматься хозяйством самой. Конечно, Маша не перемалывала фарш по два раза. Напротив, она умудрялась в одной кастрюле варить сразу три блюда. Она варила кусок мяса, приготавливала овощи, нужные для супа, и бросала их туда одновременно с несколькими целыми картофелинами и головкой цветной капусты. Потом вынимала по очереди цветную капусту, картофель и мясо, а в кастрюле оставался суп. Жаль, что компот приходилось все-таки варить отдельно…

Она приспособилась и справлялась со своими обязанностями удовлетворительно. Если Костя, вспоминая мамины разносолы, капризничал и отказывался от какой-нибудь еды, Маша демонстративно покупала себе дешевого студня и садилась есть рядом с Костей. Костя волновался, просил ее обедать с ним вместе, но Маша отказывалась. Она сумела объяснить ему, что всякие его капризы она рассматривает как подчеркивание его финансового превосходства, а это не может не обидеть ее. Постепенно он перестал капризничать с едой, потому что вовсе не хотел расстраивать свою жену.

Все напряжение дня, все заботы вознаграждались встречами в тот поздний час, когда Зоя уже спала в своей плетеной колыбельке. Можно ли говорить об этом словами? Может быть, музыка способна рассказать о том счастье, какое испытывают двое влюбленных. Они понимали друг друга с полуслова, без слов, они оба чувствовали малейшие колебания в настроениях друг друга, угадывали взаимные желания. Казалось, они перестали быть отдельными существами и поняли сокровенный смысл выражения, которое часто употреблялось в случайных обывательских разговорах. «Как ваша половина?» Да, каждый из них был половиной другого, и никакая сила не смогла бы разбить этого единства.

Никакая сила… Но почему же все пожилые говорят, что со временем люди надоедают друг другу? Почему бывают измены, почему люди расходятся, перестают любить друг друга? Ведь любят не в силу сознания своего долга, любят потому, что любят.

Когда Маша говорила об этом с Костей, он отвечал: «Не всем же так везет, как повезло нам с тобой. Мы сошлись по любви, мы не ошиблись друг в друге, значит, мы никогда не охладеем друг к другу. Я, например, знаю наверняка. Мне всю жизнь никого не будет надо, кроме тебя. Я живу для своего любимого дела, и единственное, что нарушало мое равновесие, это сознание моего одиночества. Теперь я нашел тебя или ты нашла меня, все равно, и теперь мне ничего больше не нужно. У меня есть такой дядька, брат отца, на которого я похож. Он всю жизнь любил только свою жену, никогда не изменял ей»

Маша училась уму-разуму у героини романа Чернышевского Веры Павловны. Правда, что нельзя показываться мужу растрепанной, неряшливой, грязной. Конечно, на первых порах он не заметит этого или простит. Но так ли берегут драгоценное чувство, делающее людей счастливыми и уверенными в себе? Почему перед чужими мы прихорашиваемся и приодеваемся, а дома готовы ходить бог знает в чем? Почему, ожидая гостей, мы чисто прибираем в доме и ставим на стол цветы, а в своей семье, в будни, можем не заметить пыли под шкафом, голый стол нас не огорчает? Не сами ли мы разрушаем то дорогое, что достается нам в годы беспечной юности?

Одежда никогда не занимала Машиного внимания. В университет она ходила в какой-то юбчонке и сереньком свитере или в не новом темно-синем суконном платье. Нарядной одежды у нее просто не было, и она не замечала этого. Чтобы выглядеть аккуратно дома, она сшила себе халатик из дешевого розового ситца, разрисованного кольцами.

Костя обратил внимание на ее наряды, когда ему пришлось показаться с ней на людях, — он взял билеты в театр и знал, что сидеть будет рядом с сослуживцами. Маша надела свое синее платье, и он остался недоволен. Надела юбку со свитером, и Костя забраковал снова. Он остановился на юбке с шерстяной светло-розовой блузкой, и то только потому, что выбирать было не из чего.

— Завтра я поведу тебя покупать платье, — сказал он ультимативно. — Я давно тебе говорил, надо позаботиться, наконец, и о тряпках.

Он не забыл своих слов, и на другой день они уже ходили по мануфактурным магазинам. Маша оказалась полным профаном: она даже не знала, сколько шерсти нужно на платье! Она никогда не шила себе из нового, а довольствовалась перешитыми вещами. Она была выше этих тряпичных страстей. И сегодня в магазинах все показалось ей страшно дорого.

Костя настоял, и они купили ей на платье. Пришло время, когда он повел ее на какой-то вечер в свой институт. Он водил ее, одетую в новое платье, горделиво, словно показывал всему институту. Ему казалось, что прелестнее женщины нет в целом городе, не стоит и искать.

Еще когда они были в театре, возникло обстоятельство, ставшее поводом к первой ссоре.

Они взяли билеты не в молодежный театр, — Маше вовсе не хотелось встретить случайно Семена или его болтливого приятеля. Они пошли в театр оперы и балета, названный недавно именем Кирова. Давали «Хованщину».