Весенний шум - Елена Серебровская

Встретившись с Костей на старом месте, она взглянула на него с волнением: что он? Он ликовал и волновался. Но, несмотря на волнение и страх, он уже по-мужски твердо взял ее руку в свою и держал, не отпуская.

По мере того как они подходили к дому, где жил его брат, щеки Маши становились пунцовыми. Кто она и куда идет? Что подумают о ней эти люди, его родственники?

Она жалобно взглянула на него.

— А ты не волнуйся, — сказал он ей, улыбнувшись. — Они любят меня, они и тебя полюбят.

Трудно было сохранять спокойствие или видимость равнодушия. Костя представил ее брату и невестке: «Моя жена Маша, прошу любить и жаловать». Они не удивились, они были приветливы. Маша растерялась, краснела, отвечала невпопад.

— Мы едем в одиннадцать тридцать, Костюшка, — сказала невестка. — Машина уже вызвана. Я провожу Петра и вернусь, вы не ждите, у меня ключи. Ужин для вас на столе в твоей комнате.

Вскоре они остались одни. Но вдвоем стало не только не свободней, а вроде как даже хуже, скованней.

Ни веселья, ни шуток, ни радости. Первая ночь новобрачных? В комнате было так тихо, что тиканье часов казалось ударами молота по наковальне.

Маша забыла обо всем на свете и видела только дорогого ей человека. Не все ли равно, был ли он муж ей или сын? Он нуждался в человеческой поддержке.

— Я обещаю тебе: никогда, никогда тебя не покину. Ты самый хороший, самый дорогой человек на свете, — бормотала она.

— Почему ты так говоришь? Почему? — спросил он с мучительным выражением лица. — Ты должна рассердиться на меня, должна прогнать.

— Если бы не любила. А я люблю тебя и никому на свете не отдам, никому, никогда!

У него на глазах появились слезы:

— Мне стыдно перед тобой…

Но она не позволила ему говорить. Она ощутила свою вину перед ним: слишком сильной, слишком непокорной по природе была она сама, чтобы этот человек мог легко почувствовать себя победителем. Женская сила видна во всем, в повадке, в самоуверенности движений, она не радует на первых порах, она пугает. Но если в этой силе живет духовное начало, она же и выручит из любой беды.

Утром он был совсем другой: спокойный, умиротворенный. Он рассказал ей все, что было с ним до сих пор. Одиночество не приводит к добру, оно мстит за себя.

Месяц пролетел мгновенно. Костя бывал уже у нее в семье, познакомился с ее родителями, братьями. Зоя завоевала его сердце неожиданно легко, и он, человек по природе рассеянный, сосредоточенный только на своем деле, не забывал всякий раз приносить ей конфеты, шоколад, картинки. Он брал ее на руки и с удивлением слушал ее лепет — смешная девчонка! А она, почувствовав симпатию к себе, первая смело обняла его за шею, прижалась к лацкану пиджака.

— Кто это держит на руках нашу Зоеньку? — спрашивала, улыбаясь, Маша…

— Костя… Папа-Костя, — отвечала Зоя и прятала лицо от смущения. А Костя улыбался во все лицо и тихонько прижимал к себе теплый шевелящийся нежный комочек. Вместе с Машей он обрел сразу столько полюбивших его существ! Лощи признали его тоже, и в опере «Лощина» был, наконец, написан заключительный акт.

Они записались в загсе, и Костя переехал в Машину комнату. Всё было непривычно и ему и ей. Жизнь вдвоем — это совсем не то, что ходить вместе по скверам и паркам. Общий быт, общие заботы об уборке, о стирке белья, об обеде… Маша сразу насторожилась: как бы не испортить то дорогое, то поэтическое, что с такой силой окрасило их отношения. Как бы это получше справиться со всеми новыми обязанностями и вместе с тем не отстать в учебе.

Костя не привык ни к каким домашним делам. Дома он жил под опекой матери, жил в одной комнате с ней. Он ничего не знал, откуда-то сами собой появлялись чистые рубашки и трусики, заштопанные носки и вовремя приготовленные завтрак, обед и ужин. Костя работал много, кроме аспирантской стипендии он получал за свою работу преподавателя. Деньги он совал в средний ящик стола, никогда точно не зная, сколько их у него. Распоряжалась мама, и он никогда не был в накладе.

Не слишком-то много занималась своим бытом и Маша. Только забота о Зое лежала всецело на ней. Это же новое поколение растет, а что может быть увлекательней работы скульптора, который лепит не статую, а человека, его душу, характер? Конечно, в этой работе было много чернового, простого, — надо было приучить Зоеньку умываться, самой держать ложку и кушать, складывать вещи на стульчике перед сном, полоскать, а потом и чистить зубы. Конечно, в этом Маше помогали все хотя бы уже тем, что сами проделывали эти несложные процедуры на глазах у Зои. Но основная забота о ней лежала на Маше.

Обедом Маша до сих пор не занималась, она питалась вместе с родителями. А теперь в доме появился новый человек, да еще мужчина.

Навести порядок с деньгами оказалось много легче, чем справиться с новым объемом всяких хозяйственных забот. Домашней работницы в семье не было. Мама была занята в школе, сама Маша училась.

Маше не раз приходил на память сменщик тети Вари по проходной, вахтер Елисеев. Он вечно подшучивал над тетей Варей, что она занимается мужским делом. Маша не раз заставала их за очень потешным спором. «А вот не должна баба работать, не должна, — настаивал Елисеев, топорща сивые усы. — Была бы ты моя женка, никогда не пустил бы тебя сюда. Кто обед-то у вас варит? Кошка?» Тетя Варя смеялась, говорила, что у него старорежимные понятия, что вот и здесь она, женщина, работает и справляется не хуже его. А он снова повторял: «А обед у вас варит кошка? Должен же кто-то дома сидеть и хозяйство вести? Это, знаешь, тоже работа. Конечно, если развести всюду грязищу да ходить обедать в забегаловки…» Тетя Варя приглашала его зайти попробовать ее обед, но он сердито отмахивался и твердил свое: «Кошка у вас обед варит, я и пробовать не стану…»

Костя привык к уходу. И когда он переехал к Маше, познакомив ее перед этим со своей матерью, Маша стала каждый день ждать телефонного звонка свекрови. Свекровь спрашивала о здоровье ее и Костеньки и напоминала, что у него болезненный желудок и фарш для котлеток ему надо перемалывать два раза, непременно два раза.

Маша обещала все делать именно так, как надо, а сама нетерпеливо мотала головой, как лошадь, которой надели слишком тугой хомут. Перемалывать мясо два раза? Еще чего недоставало! Она и один-то раз не любила перемалывать, а старалась купить в магазине готовый фарш. А свекровь каждый день давала все новые и новые инструкции, все новые и новые советы. Она еще не имела внуков, и вся ее любовь сосредоточилась на младшем сыне.

Если Костя был дома и не сидел за письменным столом, он никогда не отказывался пойти в магазин и купить чего-нибудь. Но он так безбожно путал все поручения, так часто приносил крупы вместо сахара и дорогой копченой колбасы салями вместо вареной закусочной, что Маша стала избегать его услуг. В крайнем случае, его можно было послать в булочную.

Помогать по дому Костя тоже не мог. Он не отказывался, он просто не умел. Постель он стелил плохо, криво. Когда Маша просила его подмести щеткой комнату, он начинал, но тут же отвлекался, подняв с пола какую-нибудь Зоину книжку с картинками: «Смотри, Маша, какие халтурщики! Что изготовили для детей!» Он мог полчаса рассуждать о книжке, совершенно забыв, зачем он держит в руках щетку на длинной палке. Костя никогда не отказывался помочь принести дров из сарая, он даже умел держать топор в руках. Но думать об этих хозяйственных делах он не мог, голова его была раз и навсегда забита иероглифами и книгами о китайской литературе.

Какие там хозяйственные заботы! Маша наплакалась с ним, как только он стал посещать баню. В первый же раз, вскоре после переезда к Маше, он собрался в баню, взяв маленький чемоданчик. Маша уложила ему туда все, что было необходимо, и просила долго не задерживаться.

Прошел час, два, прошло три часа. Костя не возвращался. Прошло четыре часа, и Маша решила, что с ним что-то случилось, может, обморок от угара… Она стала надевать пальто, чтобы идти выручать своего дорогого супруга, как вдруг раздался звонок. Она открыла и увидела Костю. Он был целый, невредимый, розовый после бани.

— Где ты был так долго? Что случилось с тобой?

— Мылся в бане. А что такое? Отчего ты взволнована? — И Костя нежно поцеловал свою встревоженную жену.