Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

Дочь решила не ходить на первые лекции.

— Ведь ты так редко приезжаешь! А я так соскучилась! — сказала она.

Долго сидели на кухне и говорили, говорили...

Из дому вышли вместе, попрощались на перекрестке до вечера.

День выдался редкостный: безветренный, на небе ни облачка — так много солнца.

Она шла знакомой дорогой по проспекту Ленина. Как много знакомых лиц. Налево, направо:

— Салам!

— Привет!

Если сейчас пойти по этой улочке с развесистыми платанами, выйдешь к чугунным решетчатым воротам больницы, в которой лежит Ибрахим. Должно быть, ему там очень одиноко. Вспомнила про кошелку, которую прихватила с собой из Большой Поляны, в ней лежит передача для Ибрахима: сотовый мед, свежее масло, сыр, фрукты. Вечером она все это отнесет ему.

А вот и обком. Возле него ряды машин — приехали на совещание из районов секретари райкомов, председатели колхозов. Вон и Аскер. Увидел ее. Издали помахал рукой. Вечером он увезет домой Харуна, а она здесь останется дня на два-три.

В вестибюле не протолкнешься — так много народу.

Ее избрали в президиум. С коротким вступительным словом выступил Бекболатов, потом взял слово пожилой председатель колхоза, которого Жамилят не знала. Он говорил о большом саде, который они заложили еще в прошлом году, о выгодах садоводства в их районе. И Жамилят вдруг вспомнилось, как в августе она с Ибрахимом выбирала участок для закладки сада. Ибрахим советовал посадить сад близ аула, на кюнлюме. А бригадир садово-огородной бригады Шимауха был настроен против сада вообще.

— У нас сады плохо плодоносят, — говорил он, недовольно размахивая руками. — У нас и так земли мало, а тут еще сад надумали разводить! Не вырастет никакого сада!..

— Конечно, плохо плодоносят, — горячился Ибрахим. — А ты вспомни своего соседа Бийберта. Приусадебный участок у него маленький, а в прошлом году по осени две грузовые машины с яблоками и грушами в Пятигорск вывез на базар.

— Это другое дело, он хороший садовод.

— А ты, Шимауха, выходит, плохой? Ну, а раз ты плохой — придется решать вопрос на правлении о твоей должности. Кого бы ты посоветовал вместо себя? Может быть, своего соседа Бийберта?

Шимауха аж взвился, как ужаленный.

Потом решили создать две бригады. Садовую и огородную. Возглавлять садовую бригаду взялся Бийберт. В октябре из плодопитомника привезли саженцы, посадили на том самом месте, которое так приглянулось Ибрахиму. Жаль, что ему не довелось увидеть, как закладывали сад.

Кто бы ни выступал, она постоянно ловила себя на мысли, что вольно или невольно думает об Ибрахиме. Тщетно высматривала она в зале Харуна, его не было, и это беспокоило Жамилят. Значит, задержался в больнице. А вдруг что случилось?

Ей предстояло выступать первой после перерыва.

В перерыве она наконец увидела Харуна. Тот только пришел, вешал в раздевалке пальто. Лицо сосредоточенное и хмурое. Да, задержался в больнице. Но к Ибрахиму его не пустили, как он ни настаивал, даже ходил к главврачу. Не допустили потому, что в больнице карантин и к больным никого не пускают.

— Он очень плох, Жамилят, — проговорил он тихо.

Она бросилась искать телефон. Ей сказали, можно позвонить из библиотеки, на втором этаже. Дозвонилась и разговаривала с его лечащим врачом. Тот говорил, что Ибрахиму предстоит сгерация, отнюдь не простая, опасная, но другого выхода нет. Придется удалить легкое, каверна на каверне.

— Очень серьезная операция, — снова добавил врач.

— Но ведь такие операции делают! И люди остаются живы.

— Да. И долго живут. И работают.

— Спасибо вам, доктор.

— Не за что.

Она благодарила его за надежду, которую он вселил в нее.

«Ибрахим будет жить. Он должен жить», — думала она, наугад ступая по лестнице.

Она не могла представить себе, что все может случиться иначе.

И что случится это сегодня ночью.

Спустилась на первый этаж и в каком-то странном оцепенении застыла около двери в президиум.

— Жамилят! — Ее возвратил в себя знакомый голос Бекболатова. — Что с вами? Вы в состоянии выступать? — сказал он, взяв ее за руку.

Она молча кивнула: «да».

Ни о чем не расспрашивая, Бекболатов под локоть провел ее в президиум и усадил рядом с собой. Поднял руку. Ей был знаком этот жест — вот так же однажды он поднял руку там, в Большой Поляне, когда она приехала с ним на колхозное собрание... Переиначившее всю ее жизнь.

Зал притих. И ей вдруг почему-то показалось, будто она не в Нальчике, а в Большой Поляне, те же напряженные взгляды, много-много знакомых лиц, притихли, ждут ее слова. И в наступившей тишине прозвучал твердый голос секретаря обкома:

— Продолжаем работу. Слово имеет первая в республике женщина, возглавившая колхоз, председатель колхоза «Светлая жизнь», вы все ее знаете — Жамилят Тауланова!

Он хотел добавить что-то еще, но гром аплодисментов заглушил его голос. И Жамилят почувствовала, как Бекболатов незаметно легонько сжал ей руку. Как и тринадцать лет назад, в партизанском отряде, когда провожал ее на рискованную операцию, — словно напутствуя: «Всяческих успехов тебе, Жамилят!»

Она встала и уверенно пошла к трибуне.