Товарищи офицеры. Смерть Гудериану! - Олег Таругин

Слушал Николай Павлович молча. Затем кивнул и выдал:

– Виталий, прости, это я во всем виноват…

Вот же блин, а?! Колумб Америку открыл, великий был моряк![2] Догадался, блин. А я-то собирался, понимаешь, устроить тут разборки «по понятиям», относительно… ну, тоже понятно. Эх, да ладно уж. Как говорится, попали – так попали. Сначала – в нас, затем – мы.

– Кончай рефлексовать, товарищ поручик. Не поможет. Похоже, мы с тобой не просто в одной лодке, но и в полной заднице. И сейчас желательно понять, насколько она глубока.

– Кто? – простодушно переспросил Гурский, не оценив моего тяжеловесного экспромта.

– Задница, поручик, задница. В которой мы – ну, и далее по тексту.

– Грубо…

– Естественно. А как иначе? – Я поднялся наконец на ноги, потянув Гурскому руку. – Вставай уж, проклятьем заклейменный. Нас, как водится, ждут великие дела, граф.

Поручик торопливо поднялся, покачнувшись, но тут же восстановив равновесие:

– Виталий, я уже почти привык к твоему юмору и, о ужас, даже начал его понимать, но «Интернационал»-то тут при чем?

– Да это не совсем «Интернационал», – буркнул я, осматриваясь. – Это еще и немного Визбор, просто ты до него не дошел. Или не Визбор, а тот французский историк, имени все одно не вспомню[3].

– Не дошел? – искренне заинтересовался Гурский. – А, ты имеешь в виду…

– Да ничего уже не имею, тихо! Слышишь?

Несколько мгновений мы вслушивались, затем Николай Павлович неуверенно произнес:

– Вроде бы аэроплан, был слышен шум мотора. И пулемет, скорее даже несколько. Я отчетливо различил пулеметные выстрелы.

– К сожалению, я тоже. Причем относительно недалеко. Пойдем, что ли, посмотрим, кто там с кем воюет? Если я все правильно понимаю, нам вон туда.

– Ага, пошли. – Гурский смерил меня странным взглядом. – Виталий, если мы станем свидетелями атаки нашего аэроплана на колонну красных, то я, безусловно…

– Коля, можно на прямоту? Заткнись, ладно? Ты даже не представляешь, насколько все может оказаться хреново! Все, пошли… и молча. Не знаю, как ты, а я вовсе не горю желанием снова оказаться на войне.

– На войне?! – сбился с шага поручик. – На какой войне?

– Скоро узнаем, – мрачно предсказал я. – Все, объявляется режим радиомолчания. И старайся идти тихо, а то мало ли…

В принципе я знал, о чем говорил: да, люблю историю и не слишком разбираюсь в технике, но отличить завывания мотора истребителя времен Второй мировой от тарахтенья какого-нибудь «Ньюпора» или «Фоккера» смогу. Угу, именно так…

Одним словом, в преграждавшие нам путь кусты я углублялся в самом что ни на есть мрачном расположении духа. Почему? А вы сами подумайте, сложите хрестоматийные два плюс два, получив разрешенные уставом пять! Не поняли? Ладно, тогда поясню: перенос во времени, загадочное несокрушимое украшение, этот лес и, наконец, звук авиационного мотора, до боли похожий на недоброй памяти немецкий истребитель времен Великой Отечественной… Удивлены? Ожидали истерики? А вот фигушки, мне и недавнего появления в моем доме поручика хватило. Так что у меня, можно сказать, иммунитет, и на футурошок даже не надейтесь. Впрочем, полного отсутствия истерики, пожалуй, гарантировать не смогу. Но не сейчас – позже. Пока есть более актуальные проблемы. Теперь поняли? Ну и что я, по-вашему, должен думать? Что в сказку, блин, попал? К тем самым пресветлым эльфам и прочим трудоголикам-гномам? Ага, вот прямо сейчас! Тут ключевое слово именно что «попал», хоть топающий позади поручик этого и не понимает. И кстати, зря: если все, как я думаю, скоро ему предстоит неслабый разрыв шаблона. Как, собственно, и мне.

Ох, блин, как же не хочется наяву увидеть то, что до сего момента считал просто историей, пусть и героической! Очень не хочется, практически до безумия. Поскольку – страшно… не, реально: просто по-человечески страшно! Даже с учетом того, что на одной войне я уже побывал.

Глава 4

Затеряйся где-то, похоронка, если до рассвета доживу…

Идти и на самом деле пришлось недалеко, от силы километр. Правда, по лесу, отнюдь не походящему на городской парк. Повезло, что у меня на ногах оказались кроссовки, а у Гурского – более-менее нормальные летние туфли. А то ведь в шлепанцах по такой местности особенно не побегаешь: или ногу распорешь, или обувь потеряешь. А босиком, да по лесу, даже летнему – это, знаете ли, то еще удовольствие.

То, что мы близки к цели нашего недолгого путешествия, первым, как ни странно, понял именно поручик: внезапно остановившись, Гурский принюхался и негромко сообщил:

– Виталий, по-моему, газолином пахнет? И дымом? Там определенно что-то горит.

– Угу, – согласился я. – Только не газолином, а самым настоящим бензином. И горит тоже, причем весьма сильно. Вон там, где кусты пореже, просвет заметен, видишь? Похоже, дорога или просека. Ладно, ты пока посиди, я схожу гляну.

О том, что именно там горит, я предпочел пока не думать и с поручиком не обсуждать: уж больно мне запах не понравился. Очень не понравился, знаете ли…

– Может, все же я? – воспротивился поручик. – Я все-таки боевой офицер, ветеран, а ты, прости, просто доктор.

Хмыкнув – смотри-ка, меня, простого «фершала», уже в доктора произвели. Можно сказать, через звание прыгнул. Приятно, конечно, но… – я покачал головой:

– Коля, лучше я. Подозреваю, сейчас твоих ветеранских умений не потребуется. А ты за окрестностями пригляди, мало ли.

– Думаешь? – серьезно спросил Гурский.

– Уверен, – невесело кивнул я. – Девяносто из ста, что мы на войне. И, увы, догадываюсь, на какой. Так что будь внимателен.

– Жаль, оружия нет, даже револьвера. Впрочем, ступай, вероятно, ты прав.

Согласно кивнув головой, я двинулся вперед, делая небольшой крюк, чтобы не ломиться напрямик через заросли. Когда до дороги – а теперь уже было ясно, что впереди именно дорога, – оставалось метров пять, я пригнулся, преодолев остаток расстояния по-пластунски. Не особо умело, конечно, да и футболку с джинсами о траву изгваздал, но береженого, как известно…

Осторожно разведя в стороны ветки и стараясь особенно не высовываться, я огляделся. Ну да, именно дорога – самая обычная грунтовка, не особенно сильно и накатанная. А вот на ней… на ней все, увы, оказалось примерно так, как я и предполагал. Метрах в двадцати косо стояла, съехав правыми колесами на обочину, самая натуральная полуторка, «ГАЗ-АА», та самая, которая в девичестве «Форд». Причем еще довоенного выпуска, с металлической кабиной и нормальными дверями. Ага, вот именно что «довоенного»!

Выглядел грузовичок, правда, не очень: стекла разбиты, тонкий металл крыши и капота изодран пулями, борта кузова тоже зияют свежими пробоинами. Из-под задравшейся боковой створки капота – вроде так она называется? – струится сизый дымок от простреленного двигателя; разбитые фары отблескивают на солнечном свете сколами стекла. Правая дверца распахнута, и из кабины свешивается, зацепившись за что-то рукавом, труп в военной форме РККА – отчетливо видны петлицы на потемневшей от крови гимнастерке. Уткнувшийся в руль водитель тоже мертв, хоть я и вижу лишь коротко остриженный затылок: остатки лобового стекла обильно забрызганы алым. Наверное, именно так и выглядит результат атаки самолета на замеченную пилотом одинокую машину. Прошел на бреющем, прочесал из пушек и пулеметов, развернулся, делая еще один заход, и, удовлетворенно качнув крыльями, убрался восвояси. Отчего-то я был уверен, что все так и произошло – честное слово, перед мысленным взглядом словно документальное кино прокрутилось. К сожалению, цветное…

Переведя взгляд дальше, я глухо выругался. Твою мать, угадал-таки! То-то мне запах странным показался. Нет, я, разумеется, не раз читал, как прославленные асы «люфтваффе» с упоением расстреливали санитарные колонны и топили транспорты с ранеными и беженцами, но вот чтобы самому увидеть…

Короче говоря, метрах в ста от расстрелянного грузовика замер поперек дороги санитарный автобус, передком весьма похожий на полуторку – как он назывался, я понятия не имел, как и о том, на какой именно базе строился. Важным было иное: просевший на простреленных скатах угловатый автобусик с четко различимым красным крестом на борту горел. Горел вовсе не как в американском кино: из окон не вырывалось ревущее пламя, и бензобак не стремился немедленно взорваться. Лениво, скорее, горел: тлели, постепенно разгораясь, покрышки, под днищем весело скакали отдельные всполохи горящего бензина из пробитого бака, из выбитых окон и повисшей на одной петле двери тянулся подсвеченный пламенем темно-серый, вязкий дым. Вокруг валялись какие-то тлеющие тряпки или обломки, не знаю.

Но главное – запах.

Ветер, словно решив расставить все точки над «i», внезапно изменил направление, прибив грязные дымные космы к дороге и погнав их в мою сторону. И вот тут меня накрыло. Нет, блевать я все-таки не стал, хоть, признаюсь, и очень хотелось, но несколько секунд лежал, зажимая нос рукавом футболки. Этот запах я знал. Или помнил, хоть и ощущал всего один раз, когда помогал вытаскивать из сгоревшей «братской могилы» экипаж и десант: кумулятивная граната влепилась точнехонько в основной бак. Соляры там оказалось относительно немного, да и боекомплекта на борту практически не было, так что горела БМП, в полной мере оправдывая свое мрачное прозвище, не особо и долго. Но запах, когда бойцы отковыряли ломами прикипевшие к корпусу десантные люки, стоял вокруг именно такой… Когда это было? Да вот во время моего выезда на боевую, о котором я уже, помнится, упоминал, и было.