Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже время стояло у окон
Та-та-та ледяным узором,
И казалось, что кончить сроком
Много проще…
– А что, неплохие стихи, – перебил Валентин Николаевич.
Усенко поглядел на него обиженно и повторил:
И казалось, что кончить сроком
Много проще, чем разговором[66].
Да, гениальные, строки, куда там.
– Ну, это уж гражданская, получается, лирика, – вмешался майор. – При чем тут Александра Юрьевна, это, наверно, про допрос написано.
– Да нет, – с досадой пояснил Борис Аркадьевич. – Это Рылевскому посвящается, ода такая страдальцу, во глубине сибирских руд, понимаете?
– А я думал, что это вам, Сергей Федорович, посвящается, – сказал майор. – Дескать, лучше срок получить, чем с вами беседовать. – Он подмигнул Бондаренке и продолжал: – Вот видите, Борис Аркадьевич, вы нам очень помогли, прояснили, так сказать, отношение Прохора Давидовича к этой ситуации. И Александре Юрьевне такое отношение, конечно, нравится?
– Черт ее знает, – пробурчал Усенко, – что ей там нравится.
– Вы на вопрос отвечайте, Борис Аркадьевич, – приказал майор.
Усенко поперхнулся и стал торопливо излагать все известные ему обстоятельства.
Ночь
1
– С толком, надо сказать, время провели, – заметил майор. – Скоро последний из Перми прибудет.
– Да уж, – признался Валентин Николаевич. – Меня так до сих пор тошнит.
– Вы же, Валентин Николаевич, читали, наверно, что это в белых перчатках не делается, или как там… – сказал Губа. – А вообще-то, я с вами согласен – тухловатый источник, но какой, заметьте, обильный.
– Фонтан просто, – отозвался Первушин. – Фонтан дерьма.
– Смею заметить, – продолжал паясничать майор, – что вы, как и наш уважаемый коллега, чересчур строги к людям. Паренек вам приятеля закладывает, а вы хотите, чтоб розами пахло.
– Он ведь Фейгелю просто из-за стихов завидует, – сказал Валентин Николаевич, – а вот за что он Александру Юрьевну терпеть не может, я так и не понял.
– Брезгливы вы очень, оттого и не поняли, – отвечал майор, – в то время как Усенко чистосердечно объяснил, что, во-первых, она ему не доверяет, а во-вторых, недоверие свое, не стесняясь, высказывает. А Усенки такие, как правило, очень обидчивы, вот и всё.
– Вот сволочь, – не удержался Валентин Николаевич.
– Что-то вы к ночи развоевались слишком, – начал раздражаться майор. – А что от одной такой сволочи толку больше, чем от всего отдела, это вам в голову не приходит?
– Да нет, я понимаю, – вздохнул Первушин.
– А коли понимаешь, так ты сразу на Полежаеву не выходи, дай время остынуть.
– Я думаю, – попытался возразить Валентин Николаевич, – я думаю, наоборот, пока…
– Всё, – оборвал его начальник. – Десятичасовой приземлился. Думать надо было раньше, а теперь делай, что говорят. – Он взглянул на часы и продолжал, прищелкивая зажигалкой: – С Фейгелем встречаешься в ближайшие дни. Где и как – твое дело; он тебя, скорее всего, не забыл, а забыл – так вспомнит. Далее: речь пойдет, как он, конечно, догадался, о судьбе Александры Юрьевны. Но развивать эту тему ты можешь только в том случае, если он тебе пообещает ничего ей о вашей беседе не рассказывать. Ты сам – взволнован, ты рискуешь, тебе достаточно его честного слова – и только, и у тебя нет другого выхода, как довериться ему. И далее – о том, куда заведет ее Игорь Львович, сам того не заметив.
– А если он не согласится? – спросил Валентин Николаевич.
– Отваливай сразу, – сказал Губа. – На нет и суда нет, а через неделю повторим. А за эту неделю Усенко так его обработает… Хотя тут и Усенко не нужен – его сама Александра обработает: в глазах – тоска, связалась неизвестно с кем, и бросить жалко, и тащить невозможно…
– Откуда вы это знаете? – не удержался Валентин Николаевич. – А может, она Рылевского действительно любит.
– Работаю много, – спокойно ответил майор. – И стихов не пишу.
Он взял в руки листок с давно замеченным им четверостишием.
Валентину Николаевичу стало не по себе; в желудке образовалась неприятная пустота с холодком. Губа покосился на него и сказал:
– А Фейгель-то, скорее всего, не откажется. Куда ему.
Насладиться произведенным впечатлением майору, однако, не удалось: на связь вышла наружка; докладывали торопливо, почти взахлеб.
Оперативная машина вела такси с номером – черт с ним, с номером, – такси, следовавшее по Ленинградскому шоссе в направлении Москвы и заключавшее в себе, разумеется, искомую парочку.
– Вот видите, Валентин Николаевич, – заговорил окрыленный удачей майор, – расчет, построенный на хорошем знании материала, почти всегда приводит к успеху. Чего и вам желаю. Только бы вот, – он опять взял в руки записку, – только бы лживый шаг какой-нибудь не помешал бы, боюсь, вашей работе. Или вздох. – Майор печально покачал головой. – Идите, Валентин Николаевич. На сегодня всё.
Пустота в желудке Валентина Николаевича делалась все холоднее и ощутимее: начиналась новая жизнь и все в ней складывалось так неудачно и глупо, что свое решение он вынужден был доверить несчастному обормоту Фейгелю.
2
– Выпустили? – дрогнувшим голосом спросил Прохор Давидович.
– Выпустили, выпустили, – быстро заговорила Сашка. – Подробности приездом, через час будем.
– А ты откуда, Саш? – засомневался Фейгель. – Что-то слышно плохо.
– Из Москвы, не бойся, – сказала Сашка. – Мы до «Речного» с попутчиками доехали, теперь еще на метро крутиться. А ты закусь какую-нибудь сделать можешь?
– Картошку? – раскатисто спросил неприхотливый Фейгель. – Картошку пожарить, да?
– Можно и картошку, – засмеялась Александра Юрьевна. – А ты ключи не потерял?
– Не волнуйся, – сказал Прохор Давидович. – А можно мне с Рылевским поговорить, два слова, только поздравить?
– Он спит, – сурово сказала Александра Юрьевна.
– Как – спит? – изумился Фейгель. – Саш, ты правда из Москвы говоришь?
– Стоя, – объяснила Александра Юрьевна. – Как может, так и спит. А ты народ обзвонишь, ладно?
– Понял, – сказал Фейгель. – Народ и картошка.
– До встречи, – строго произнесла Александра Юрьевна и добавила на всякий случай: – Прохор, мы ко мне едем, а не к тебе, ты понял?
– Понял, понял, – ничуть не обидевшись, ответил Прохор. – Картошку, значит, надо у тебя жарить.
– До встречи, – повторила Александра.
Срочность, важность и обилие дел подействовали на Прохора Давидовича весьма удручающе: он почувствовал себя еще более рассеянным и неловким, чем обычно. Тем не менее за отведенный ему Александрой Юрьевной час он успел добежать до вокзала, накупить там кучу сомнительной еды и очень дорогой выпивки и доставить все это в полежаевский дом.
Дом этот был по-вечернему тих и покоен, но картошки в нем не было; ужасаясь, Фейгель решил не тратить времени на поиски, а начать предписанный обзвон, и это заняло у него все время до их появления.
– Картошки не нашел, Сань, – сообщил он Александре
