Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гости зашевелились, заговорили негромко, обсуждая случившееся; уходить, видимо, никому не хотелось.
– Раньше могли бы сообразить, – понизив голос, произнес Прохор. – Прости, Саш, это я виноват.
– Ради бога, Прохор, – тихо сказала Сашка, – ради бога, уведи их на хер.
– Эй, – закричал Прохор, – эй, народ, пойдите сюда, мои ботинки кто-то скоммуниздил!..
Доверчивая публика повалила в прихожую на поиски ботинок; новый приступ рвоты помешал Рылевскому слушать дальше, однако он же, видимо, и ускорил проводы.
Отмучившись, Игорь Львович опять стал напряженно прислушиваться; ему просто необходимо было выйти, чтобы выпить воды: во рту все горело от жгучей кислятины.
– Ну все, слава богу, – негромко заговорили в прихожей. – Пойду я, Саш.
Ни звука в ответ; целуются, что ли, суки?..
– Не плачь, Саш, все хорошо, не плачь, – а, это Прохор утешает, барыня плачут.
– Не бойся, ты ж понимаешь, это ведь еще не он, это как со дна на поверхность подняться, перепад давления, понимаешь? Все хорошо будет, правда.
«Нет, не е…т, – решил Игорь Львович, щелкая сортирной задвижкой. – На лесбиянство скорей похоже».
– Что, легче?.. – с непритворным участием спросил его Фейгель.
3
– Легче сдохнуть, Дверкин, чем все твои саги переслушать, – проворчала порядком подвыпившая Ирина Васильевна.
Александр Иванович обиженно засопел и отвернулся. Выпито было уже более чем: после поездки с Косовским он еще два раза ходил пешком, и все на свои кровные. Сегодняшний визит к Софье Власьевне[69] был первым в его жизни, и он, терпеливо дождавшись своей очереди, пересказывал свой допрос с огнем в глазах и никому не нужными подробностями; час был поздний; собеседники его устали и одурели от выпивки.
– Что-то Игорь не звонит, – осторожно заметил Старицкий. – Пора бы.
– Давайте сами в Москву позвоним, – предложил Влад. – Чего гадать.
– Да пошел бы он на х… – сказала Ирина Васильевна, – вместе со своей Полежаевой. Захочет – объявится.
– Ладно, – сдержанно сказал Влад, – тогда я, пожалуй, пойду.
Он хотел было добавить еще что-то о дамской богемной дури, но, поглядев на пьяненькую Ирину, сдержался и попросил вполне смиренно:
– Ты мне телефон дай, я им из дому позвоню.
– Чей телефон? – переспросила Ирина Васильевна. – Этой б. ди?
Влад молча поднялся и вышел в прихожую; Старицкий последовал за ним.
– Женщины, Влад, – сказал он, посыпая пол пеплом, – сам понимаешь.
– Тебе чего тут надо? – не поднимая головы, спросил трудившийся над ботинками чернокнижник.
– Чтоб ты сейчас по-тихому свалил, – сказал Старицкий. – Без сцен. А телефон Александры у меня есть, запиши.
– Хорошо, – сказал Влад, улыбаясь, – а попрощаться-то можно? Я вежливо. – Он приоткрыл дверь на кухню и сказал: – Ну, пока. Завтра позвоню.
Ирина взглянула на него холодно и пожала плечами.
– Пока не нае…ся, не приедет. Чего беспокоиться.
– Ира, – начал Влад тихим, не предвещающим ничего хорошего голосом, – я тебе еще раньше хотел сказать, да постеснялся, знаешь… – Он задохнулся, помедлил немного и продолжал так же тихо: – Знаешь, Господь нас и через врагов вразумляет, и тебе… тебе Его благодарить надо, что вразумил, а ты…
Он прекрасно понимал, что проповедь его неуместна, и от этого расходился еще сильнее:
– …А ты… ты – Игоря позоришь, себя позоришь, как будто…
– Заткнись, м…к, – визгливо закричала Ирина, – пошел вон, жене своей проповедуй по пятницам, кто там кого вразумляет.
– Сама знаешь – кто, – еще тише сказал Влад. – Оттого и орешь, дрянь.
– А я – не знаю, – приподнимаясь, сказал Дверкин; поглощенный своей обидой, он действительно упустил суть разговора, – зато я знаю кто, – продолжал он, обходя стол, – кто посмел Иру оскорбить в ее же доме.
Он развернулся и что было сил ударил обидчика по щеке.
– А ты другую щеку подставь, – посоветовала Владу Ирина. – Прими вразумление.
Силы были неравны: первым же православным ударом Дверкин был вмят в стенку холодильника; холодильник, в свою очередь, затрясся так, что с него полетел весь скопившийся на нем за долгие года хлам; звонко хлопнулось об пол блюдце, тяжелая хрустальная ваза ударилась о ребро батареи и взорвалась, как граната.
– Разбили!.. – истерически прокричала Ирина. – Всё разбили, всю жизнь разбили…
– Убью как собаку, – неуверенно сказал Александр Иванович, глядя в глаза чернокнижнику и нашаривая одновременно пустую бутылку.
– Господа, господа, – уговаривал их Старицкий, – не здесь, ради бога, не здесь…
Он ловко проскользнул за спину Дверкина, выхватил у него бутылку, а затем встал меж ними, раскинув руки, словно мать-примирительница; потихоньку продвигаясь вперед, он выжимал Влада в прихожую и одновременно отбрыкивался, в прямом смысле, от наступавшего сзади Дверкина.
– Разбили, – рыдала Ирина, – суки, пошли все на х…
– На улицу, господа, на улицу, – не теряя хладнокровия, приговаривал Старицкий, – прошу вас…
Тактика его оказалась верной: он довел Влада до двери, выпихнул его на лестницу и занялся Дверкиным. Тот требовал сатисфакции, отталкивал тщедушного поэта от двери и ругал его на чем свет стоит.
Несчастный миротворец что было сил вцепился в дверную ручку, прикрыл замок животом и подставил беззащитную спину под тычки Александра Ивановича.
Тут в дверь заколотили снаружи. Чернокнижник опомнился и тоже, в свою очередь, потребовал сатисфакции; Старицкий закрыл глаза и приготовился к худшему.
– Хулиганы, – закричали в подъезде, – сейчас милицию вызову!..
Влад колотил в дверь ногами; Александр Иванович принялся всерьез обрабатывать поэтову спину.
– Хулиганы проклятые, чтоб вы сгорели! – продолжал откуда-то сверху гадкий старушечий голос, – чтоб вам ноги трамваем отрезало, покою от вас нет!..
– Убирайтесь на… – кричала из кухни Ирина, – мне тут только ментов не хватало!..
Напуганный ужасной старухой Влад перестал стучать, выматерился и стал спускаться; услыхав, что внизу хлопнула дверь, Старицкий повернулся лицом к Александру Ивановичу и сказал холодно:
– Не смею препятствовать.
Моментально остывший Дверкин виновато посмотрел на него и стал одеваться.
Ирина рыдала и, кажется, еще что-то дошвыривала и била.
– Идти надо, – твердо сказал поэт. – Она так быстрее успокоится.
После их ухода в квартире установилась неприятная тишина: некого было больше ругать, прогонять, мучить; делать было нечего, и Ирина Васильевна уселась горевать посреди учиненного ею бедлама.
Однако погоревать как следует не удалось: зазвонил телефон, и, когда она подняла трубку, ее окликнули глухим шепотом:
– Ира?
– Кто это? – испуганно спросила Ирина.
– Полежаева, – тихо ответили ей.
– А, Полежаева, – обрадовалась Ирина Васильевна, – а чего сипишь, как дура?
– Я как умная сиплю, – дружелюбно сказала Александра Юрьевна, – просто тут Игорь Львович неподалеку отдыхают.
– Спит уже? – натурально удивилась Ирина Васильевна. – А что так рано? Чего молчишь? Небось до ручки его дотрахала, а?
– Ладно тебе, – сказала Полежаева, – голова у него сильно болела, вот и заснул. А так все в порядке, доехали нормально, не волнуйся.
– Как так –
