На пятьдесят оттенков светлее - Эрика Леонард Джеймс

— Нет!!! — Он хрипит, ошеломленный. — Иисус Христос, нет!

Быстро двигаясь, он освобождает мои руки, сжимает меня за талию и наклоняется, чтобы освободить мои лодыжки, в то время как я кладу свою голову на руки и плачу.

— Нет, нет, нет. Aнa, пожалуйста. Нет!

Подняв меня, он движется к кровати, садится на нее и качает меня, как в колыбели на своих коленях, в то время как я безутешно рыдаю. Я подавлена… мое тело ранено и в критическом состоянии, мой разум остолбенел, а мои эмоции развеяны по ветру. Он протягивает руку позади себя, тянет сатиновое покрывало с кровати, и закутывает меня. Холодное покрывало ощущается чужим и неприятно для моей чувствительной кожи. Он обнимает меня руками, крепко прижимает, качает меня нежно вперед и назад.

— Прости меня. Прости, — шепчет Кристиан, его голос ранимый. Он вновь и вновь целует мои волосы. — Ана, прости меня, пожалуйста.

Развернув лицо к его шее, я продолжаю плакать и это очистительное освобождение. Так много произошло за последние несколько дней — пожар в серверной, автомобильное преследование, распланированная для меня карьера, архитектор-шлюшка, вооруженный сумасшедший в квартире, спор, его гнев — и отъезд Кристиана. Я ненавижу Кристиана когда он уезжает…

Я использую кончик покрывала, чтобы вытереть нос и постепенно узнаю, что бесстрастная мелодия Баха повторяется в комнате.

— Пожалуйста, выключи музыку. — Фыркаю я.

— Конечно. — Кристиан двигается, не разрешая мне идти, и достает пульт из своего заднего кармана. Он нажимает кнопку и фортепианная музыка обрывается, заменяясь на мое дрожащее дыхание. — Лучше? — спрашивает он.

Я киваю, мои рыдания утихают. Кристиан осторожно вытирает мои слезы большим пальцем.

— Не нравится Бах в вариации Голдберга? — спрашивает он.

— Не то что бы очень.

Он смотрит на меня, и тщетно пытается скрыть стыд в его глазах.

— Мне очень жаль, — повторяет он снова.

— Почему ты сделал это? — мой голос едва слышно, поскольку я пытаюсь собраться с мыслями и чувствами.

Он с сожалением качает головой и закрывает глаза.

— Я забылся на мгновение, — говорит он неубедительно.

Я хмурюсь на него и он вздыхает.

— Ана, прерывание оргазма — это стандартный инструмент. Ты никогда… — он замолкает. Я ерзаю на его коленях и он вздрагивает.

Ох. Я покраснела.

— Извини, — бормочу я.

Он закатывает свои глаза, затем внезапно откидывается назад так, что мы оба лежим на кровати, и я в его руках. Мой бюстгальтер мешает мне и я регулирую его.

— Нужна помощь? — спрашивает он тихо.

Я качаю головой. Я не хочу, чтобы он касался моей груди. Он сдвигается так, что теперь смотрит вниз на меня, медленно поднимает руку, и гладит мое лицо пальцами. Слезы вновь наполняют мои глаза. Как может он быть таким жестоким в одну минуту и таким нежным в следующую?

— Пожалуйста, не плачь, — шепчет он.

Я смущена и запутана этим мужчиной. Мой гнев покинул меня тогда, когда так нужен… Я оцепенела. Я хочу свернуться в клубок и спрятаться. Я моргаю, пытаясь сдержать слезы, в то время как пристально смотрю в его терзающиеся глаза. Я делаю дрожащий вздох, не отводя от него глаз. Что я собираюсь делать с этим властным мужчиной?

Учиться быть контролируемой? Я так не думаю..

— Я никогда — что? — спрашиваю я.

— Не делаешь того, что тебе говорят. Ты передумала, не сказала где ты. Ана, я был в Нью Йорке взбешенный и бессильный. Если бы я был в Сиэтле я бы притащил тебя домой.

— Так ты наказываешь меня?

Он сглатывает, потом закрывает глаза. Он не должен отвечать, и я знаю, что наказать меня и было его намерением.

— Ты должен прекратить делать это, — бормочу я.

Его лоб морщинится.

— И если уж на то пошло, в конечном счете, именно ты будешь чувствовать себя дерьмово.

Он фыркает.

— Это правда, — бормочет он. — Мне не нравится видеть тебя такой, как сейчас.

— А мне не нравится чувствовать себя так, как сейчас. Ты же сказал, что никогда не женился бы на САБЕ!

— Я знаю. Я знаю. — его голос мягкий и чувствительный.

— Так прекрати обращаться со мной, как с сабой. Прости, что я не позвонила тебе. Я больше не буду такой эгоистичной. Я знаю, что ты беспокоился обо мне.

Он смотрит на меня, внимательно, глаза его мрачные и озабоченные.

— Ладно. Хорошо, — говорит он в конце концов. Он наклоняется, но ждет, прежде чем коснуться моих губ, будто спрашивая разрешения. Я поднимаю свое лицо и он целует меня нежно. — Твои губы такие мягкие, когда ты плачешь, — бормочет он.

— Я никогда не обещала повиноваться тебе, Кристиан, — шепчу я.

— Я знаю.

— Смирись с этим, пожалуйста. Ради нас обоих и я попытаюсь быть более серьезной к твоему… стремлению все контролировать.

Он выглядит потерянным и уязвимым, совершенно сбитым с толку.

— Я постараюсь, — бормочет он, и его голос пылает искренностью.

Я делаю вздох, длинный дрожащий вздох.

— Пожалуйста. Кроме того, если б я была здесь…

— Я знаю, — говорит он и бледнеет. Лежа на спине, он кладет свободную руку на свое лицо. Я сворачиваюсь вокруг него и кладу голову на его шею. Мы оба молча лежим несколько минут. Его рука перемещается на кончик моей косы. Он тянет завязку с нее, освобождая волосы и нежно, ритмично расчесывает их своими пальцами. Это то, что действительно реально — его страх… нелогичный страх касательно моей безопасности. Я представляю Джека Хайда, лежащего на полу в моей квартире с пистолетом «Глок»… хорошо, может не совсем не нелогичный, приходит в голову мысль.

— Что ты подразумевал, когда сказал, что «или»? — спрашиваю я.

— Или?

— Что-то про Джека.

Он всматривается в меня.

— Ты не сдаешься, не так ли?

Я опираюсь подбородком в его грудь, наслаждаясь успокоительной лаской его пальцев в моих волосах.

— Сдаюсь? Никогда. Расскажи мне. Мне не нравится находиться в неведении. Кажется ты имеешь некую раздутую мысль, что я нуждаюсь в защите. Ты не знаешь как стрелять, а я знаю. Ты думаешь, что я не смогу справиться с тем, чего ты не хочешь говорить мне, Кристиан? Твоя бывшая сабмиссив-сталкер наставила на меня пистолет, твоя бывшая любовница-педофилка изводила меня — и не смотри на меня так, — я резко обрываю речь, когда он нахмурился на меня. — Твоя мама чувствует тоже самое по отношению к ней.

— Ты говорила с моей матерью об Элене? — Кристиан поднимает голос на несколько октав.

— Да, Грейс и я говорили о ней.

Он в изумлении смотрит на меня.

— Она очень расстроена этим. Винит себя.

— Я не могу поверить, что ты говорила с моей матерью. Дерьмо! — Он ложится и снова закрывает руками лицо.