Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В детстве Сергей послушно принимал готовые верования и считал их неприкосновенной святынею, по воскресеньям и праздникам ходил с родителями в храм, дома читал молитвы утром и вечером. Но по мере быстрого взросления сначала со страхом, потом с самодовольством одно верование за другим подвергалось сомнению, критике, признавалось нелепым и отвергалось.
В то время сама духовная жизнь русского общества оставалась многослойной, в ней уживались равнодушие к вере и тупое обрядоверие, пришедший с Запада крайний атеизм и глубокое благочестие, схоластическое богословие и богословские искания, сектантство и традиционное богомыслие. Сильно было влияние толстовства, и молодой человек пережил увлечение идеями «яснополянского вероучителя». Но вскоре Дурылин попал в радикальную разночинскую среду, обуянную духом революционаризма, готовую к последовательной и бескомпромиссной борьбе против власти, истово верующую в идеи Прогресса и Знания, долженствующие дать ответы на все вопросы. Конечно же, недовольство существующим строем, отказ от признанных авторитетов и поиски чего-то нового нашли отклик в его чистой, романтической душе.
Дурылин переживает период атеизма и жесткой критики тогдашнего российского общества. Приобщившись к революционным идеям еще в гимназии, в 16 лет он пишет стихотворение «Рабочая песня», которое публикуется в подпольном издании; в 1904–1907 годы он трижды сидел в тюрьме по несколько месяцев «за пропаганду». Его самый близкий друг Михаил Языков активно занимался революционной деятельностью и был убит жандармами в 1906 году.
В пору юности формируется личность человека, и чем бы он позднее ни занимался, какое бы место в обществе ни занимал, его отношение к обстоятельствам и людям будет определяться теми чертами его характера и натуры, которые возникли на заре жизни. Переживания детства и юности подчас определяют судьбу.
Сергей Дурылин, по воспоминаниям друзей юности, был «натурой созерцательной, мягкой, весь ушедший в себя, как бы боящийся внешнего своего проявления». Литература и искусство стали для него высшими ценностями, и всю долгую жизнь он, как верный рыцарь, служил им. Огромное богатство мировой культуры не оставалось для него предметом созерцания, он деятельно изучал его и осваивал, так, в 1913 году в издательстве «Мусагет» вышла его работа «Рихард Вагнер и Россия. О Вагнере и будущих путях искусства».
Однако это не помешало ему принять в 18 лет решение жить исключительно личным трудом и выполнить его. Определились симпатии и склонности Дурылина в общественной жизни и в литературе: он становится своим в издательстве «Мусагет», ставшем одним из центров московских символистов – литераторов и художников. «На мусагетских собраниях, – вспоминал Борис Пастернак, – Андрей Белый, Борис Садовский и другие занимались с молодежью историей немецкой романтики, русской лирики, эстетикой Гете и Рихарда Вагнера, древнегреческой досократовской философией». Дурылин пишет стихи, и его произведения вошли в сборник, выпущенный в 1911 году наряду со стихами А. Блока, А. Белого, М. Волошина, Н. Гумилева, В. Ходасевича, М. Цветаевой. Он помог напечатать первые поэтические произведения Бориса Пастернака, и позднее тот с благодарностью сказал: «Сережа, ведь вы привели меня в литературу» (48, с. 749).
Накануне первой русской революции Сергей Дурылин входит в Религиозно-философское общество имени Владимира Соловьева и скоро становится секретарем общества. Начало XX века частью русского общества воспринималось с обостренной тревогой, «все более и более нарастает чувство чрезвычайности» (А. Белый). Мир становится иным, все больше соблазнов и искушений, все серьезнее угрозы – и вновь в людях пробуждается религиозная потребность. По словам отца Георгия Флоровского, в те годы «религиозная тема ставится как тема жизни, не только как тема мысли… Вспыхивает жажда веры. Рождается потребность… строить свою душу» (191, с. 452).
И Сергей Дурылин переживает новый кризис. Для него смена убеждений не была подобна смене костюма. Он с болью отказывается от ложных, не оправдавших себя идеалов и, принимая новые ценности и идеи, устраивает согласно им свою жизнь и деятельность. В письме к своему революционному наставнику доктору А. С. Буткевичу, эмигрировавшему после революции 1905 года, Дурылин обвиняет его в том, что он и подобные ему «натаскивали молодежь на революционное дело», не дав им времени самим выработать свою философию жизни, без которой невозможно какое-либо ответственное действие. Дурылин отводит упрек в забывчивости: он не забыл ни нищих мужиков, ни голодных детей, ни убитого друга, но прежде принятия частных решений (то есть включения в революционную, антигосударственную деятельность) необходимо уяснить коренные, «самые тревожно-властные» проблемы бытия. (Но революционные симпатии жили в его душе; в 1924 году он с волнением вспоминает о внимании со стороны Веры Фигнер, знаменитой революционерки, одной из организаторов убийства Александра II, – см. 47, с. 218–219.)
1910 год стал переломным. Дурылин поступает на первый курс Археологического института и – возвращается к вере отцов. В 1906 году он впервые побывал на русском Севере – в Архангельске, Соловках, Кандалакше. Путешествие произвело на него сильнейшее впечатление, и, думается, не только красотой северной природы, но и правильностью жизни в тех краях, верностью заветам предков. В Соловецком монастыре он знакомится с епископом Михеем (Алексеевым), беседует со старцами. В декабре 1915 года он впервые едет в Оптину пустынь.
2Прежде рассказа об этом этапном событии в жизни нашего героя, отметим некоторые особенности его натуры. Это скрытность, замкнутость, доходящие подчас до нелепостей (Дурылин, например, уменьшал свой возраст, из-за чего в некоторых книгах датой его рождения называется 1886 год), но это и тяга к людям, особенно к молодежи, желание влиять на людей и воспитывать их. В начале 1910-х годов вокруг получившего известность молодого писателя сложился круг молодежи – Сергей Сидоров, Николай Чернышев, Сергей Фудель и другие (хотя впоследствии, после снятия им священнической рясы, их дружба прервалась). Не зря же тянулись к нему молодые сердца, значит, было в нем что-то очень нужное и важное для чистой и ищущей молодежи.
Привлекали его цельность и отрешенность от мира. В его маленькой комнатке в одном из Обыденских переулков «это было вольное монашество в миру, с оставлением в келье всего великого, хотя и темного волнения мира» (195, с. 47).
В те же годы уже заметна и определенная двойственность мировосприятия Дурылина. Судя по его публикациям, вера в его душе встала рядом и на равных с искусством, и эстетические мотивы имели определенное значение в его принятии Православия. Можно увидеть здесь влияние сильного течения «богоискательства» в среде русской интеллигенции, разочаровавшейся в «исторической Церкви», но стремившейся выйти самой и указать другим выход из осознаваемого многими состояния «идейно-нравственного бессилия» (57, с. 6). Не о таких ли, как