Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В те годы Дурылин часто появляется с рефератами в Религиозно-философском обществе, где молодые слушатели и слушательницы находили выступления молодого литературоведа с религиозно-философской устремленностью «поэтичными, лиричными, романтичными». Он появлялся
обычно в зале окруженный стайкой молодых круглолицых и румянолицых девиц Богомоловых (их было несколько сестер). Молодые люди были в восторге от романтической взволнованности Дурылина, то рассматривавшего судьбу Лермонтова в свете идей Владимира Соловьева, то толковавшего о значении Китежа как «Церкви невидимого града», то открывавшего глубины творчества Николая Лескова. Знал ли он тогда слова оптинского старца Нектария, что «все стихи мира не стоят одной строчки Священного Писания»?..
Дурылин любил молодежь и ощущал свое призвание в учительстве. Он стал другом и наставником молодых Сережи Фуделя, Сережи Сидорова и Николая Чернышева. По воспоминаниям С. И. Фуделя, он водил их «в кремлевские соборы, чтобы мы через самый покой их камня ощущали славу и тишину Церкви Божией, водил на теософские собрания, чтобы мы знали, откуда идет духовная фальшь, на лекции Флоренского “Философия культа”, чтобы мы поняли живую реальность таинства, в Щукинскую галерею, чтобы мы через Пикассо услышали, как где-то, совсем близко, шевелится хаос человека и мира, на свои чтения о Лермонтове, чтобы открыть в его лазурности, не замечаемой за его “печоринством”, ожидание “мировой души” Соловьева… Те Университеты, которые мы тогда проходили, особенно под влиянием С. Н. Дурылина, в главном можно было определить так: познание Церкви через единый путь русской религиозной мысли, начиная от древних строителей “обыденных храмов” и кончая точно случайными отсветами великого Света у некоторых современных русских писателей…» (195, с. 68).
Важной чертой личности Дурылина была самозабвенная любовь к книгам. «Какое наслаждение покупать книги, – признавался он в дневнике. – Покупаешь целый мир, особый, никак на другой не похожий, и можно выбирать эти миры – тот взять, а этот не брать» (48, с. 209). Он читал очень много и, не получив формального образования, благодаря напряженному самообразованию стал настоящим интеллектуалом.
Наступает 1917 год, в который происходит важнейший исторический переворот в истории России и в судьбе Русской Церкви: она освобождается от гнета государства, открывается путь самостоятельного развития, но какой ценой… Снимаются заслоны на пути стихий, хаос воцаряется в мире и смущает души людей. Происходит то, о чем задолго предупреждали русские старцы, ведь святитель Феофан Затворник еще в 1893 году писал в письме: «Гибнет Русь православная!.. Враг нашел вход в стадо наше, и все пошло кверху дном…» (178, с. 252).
Первые декреты Временного правительства об отделении Церкви от государства, о необязательности преподавания Закона Божия в учебных заведениях, о конфискации помещений церковно-приходских школ и о свободе выбора исповедания в 14 лет означали, что новое государство становится внеконфессиональным, отбрасывая часть исторического наследия России. Новый обер-прокурор Святейшего Синода – революционный бюрократ-мечтатель В. Н. Львов самовластно вмешивается в дела церковного управления, смещая иерархов и продвигая к кормилу церковного управления «демократическое духовенство». Осенью большевист-ская партия с легкостью смела власть самовлюбленных либеральных болтунов и установила свою диктатуру, открыто объявив себя атеистами и богоборцами. Уже 31 октября (ст. ст.) 1917 года проливается кровь священномученика Иоанна Кочурова, и это становится началом эпохи жесточайших гонений на Русскую Церковь.
Но в 1917 году еще сохранялись у людей иллюзии и надежды, иные пошучивали. Известен рассказ, как В. В. Розанов пришел с Дурылиным в Московский Совет и заявил: «Покажите мне главу большевиков – Ленина или Троцкого. Ужасно интересуюсь. Я – монархист Розанов». Дурылин едва сумел увести его (139, т. 1, с. 236).
Летом этого года в окрестностях Сергиева Посада М. В. Нестеров пишет двойной портрет отца Павла Флоренского и С. И. Булгакова, назвав его «Философы». В переданном на холсте глубоком, сосредоточенном молчании двух русских мыслителей угадываются вопросы, волновавшие тогда всех: в чем воля Божия относительно страны и Церкви? как надлежит поступать православным по отношению к наступающему злу?..
Сергей Николаевич Дурылин, к тому времени член Братства Святителей Московских Петра, Алексия, Ионы и Филиппа при Пудовом монастыре, входит в Кружок ищущих христианского просвещения, а в своей маленькой комнатке в Обыденском переулке жарко спорит с друзьями о будущем России и будущем Церкви. В качестве гостя он присутствует на заседаниях Поместного Собора, а весной 1918 года приглашен вместе с отцом Павлом Флоренским и М. А. Новоселовым принять участие в работе Соборного отдела о духовно-учебных заведениях (116, с. 32). По инициативе горячего апологета Православия М. А. Новоселова в апреле 1918 года на его квартире открылись по благословению Патриарха Тихона Богословские курсы, на которых владыка Феодор (Поздеевский) читал курс Священного Писания, сам Новоселов – патристику, а Дурылин – церковное искусство. Вскоре он переезжает в Сергиев Посад и принимает активное участие в работе Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры. В 1918-1920-х годах он работает вместе с отцом Павлом Флоренским (бывшем секретарем этой Комиссии), с которым был знаком ранее и чье влияние на себе ощущал сильно, особенно высоко ценя «Столп и утверждение Истины». В труднейший и голодный 1918 год затевается издание серии книг религиозно-национально-философского содержания «Духовная Русь» с участием А. Ф. Лосева, Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, князя Е. Н. Трубецкого. В ней Дурылин намеревался издать две свои работы: «Религиозное творчество Лескова» и «Апокалипсис и Россия» (171, с. 68–69).
В те дни шли аресты «бывших»: дворян, чиновников, священников, простых обывателей. Тюремный быт для большинства граждан Советской России становился обыденностью, и только к расстрелам по приговорам «троек» и «трибуналов» было невозможным привыкнуть. В Москве было голодно и холодно, горсть пшена и кусок сахара оказывались немалой ценностью. Как писал поэт: «Не домой, не на суп, а к любимой в гости – две морковники несу за зеленый хвостик». Нам трудно себе представить тогдашнюю жизнь в ее невообразимом сочетании ужаса, страха, тягот и лишений с дерзновенными мечтаниями, напряженными духовными поисками и тихим стоянием в вере, то было время «скудости и богатства, темноты и духовного счастья».
Между тем все сильнее раскручивается кровавый и безжалостный маховик репрессий против народа и Церкви: убивают царя, разгорается жестокая гражданская война, Православие клеймят «устаревшим пережитком царского