Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев

церковной властью в Москве. Сам ли митрополит Антоний решился на разрыв или его именем покрыли это решение? Видимо, решение это было вызвано, как дает понять в своих воспоминаниях архимандрит Киприан (Керн), влиянием его «мрачного политического окружения», «безответственным окружением политиканствующих его советников» (71, с. 51, 52). Ведь и его расхождение с митрополитом Евлогием, поначалу названное владыкой Антонием «грехом евлогианства», закончилось примирением, взаимными земными поклонами и мольбами о прощении. «Два старых дурака поссорились из-за выеденного яйца, а потом раздули», – с усмешкой отозвался об этом сам митрополит Антоний (71, с. 53).

Позднее верность пути Патриарха Тихона была признана самими иерархами РПЦЗ, хотя сам митрополит Антоний утверждал, что подпись Патриарха Тихона под завещанием с признанием Советской власти поддельна. Так, в 1925 году архиепископ Анастасий, говоря о «завещании Патриарха», признавал: «Патриарх ушел от нас, осудив наши взгляды и нашу церковную работу» (цит. по: 126, с. 126). Карловчане тогда отвергли «смелые» предложения о провозглашении владыки Антония главой Русской Церкви, однако заняли сдержанную позицию в отношении Патриаршего Местоблюстителя и его Заместителя.

После декларации 1927 года митрополита Сергия (Страгородского) о лояльности Русской Церкви к Советской власти отношение Карловацкого Синода к Москве стало прямо враждебным. Особое возмущение вызвали слова: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи» (4, с. 510).

Между тем философ Н.А. Бердяев предлагал эмигрантским кругам признать наконец, что «Церковь стоит над политикой, над борьбой интересов, что Она не от мира сего, что цели Ее лежат в вечности». Он писал в парижской газете «Последние новости» 13 сентября 1927 года: «Отдельный человек может предпочесть личное мужество. Но не таково положение иерарха, возглавляющего Церковь, он должен идти на иное мученичество и принести иную жертву. Свобода слова есть великое благо. Главное оправдание эмиграции в том, что в ней, может быть, очаг свободной мысли. Но все эти категории неприменимы к жизни Церкви. Эмигрантской Церкви быть не может. Эмиграция есть понятие политическое или бытовое, но не церковное. Существует Русская Церковь за границей как органическое ответвление Матери-Церкви в России, она не имеет самостоятельного источника бытия. Церковными кругами эмиграции должно быть наконец осознано, что двойное мученичество Русской Церкви есть ее религиозное и нравственное преимущество перед Церковью заграничной…» (цит. по: 167, с. 316–317). Карловчане, поддавшиеся в то время духу политиканства и даже декларировавшие верность великому князю Кириллу Владимировичу (в марте 1917 года предавшему законного царя) как претенденту на русский престол, таких мнений и слушать не желали. А митрополит Антоний, «сам предельно церковный человек, мыслящий в категориях канонов, соборности и святоотеческого предания… не учел исторически изменившейся обстановки» (71, с. 54). В одном из своих посланий к митрополиту Сергию он писал: «Мы, свободные епископы Русской Церкви, не хотим перемирия с сатаной» (цит. по: 198, с. 579). Видимо, в этом сказалась политизированность его мышления, забвение вневременности и вселенскости Церкви, так остро переживаемых святителем Филаретом (Дроздовым) или другом владыки Антония – епископом Михаилом (Грибановским).

Митрополит Сергий, пытаясь сохранить корабль Русской Церкви во взбаламученном море советской жизни, споря с оппонентами в стране и вовне, в марте 1928 года писал: «Каждый из вас, для кого Церковь Христова “мир и тихая пристань”, а не орудие политической и классовой борьбы, кто сознает серьезность совершившегося в нашей стране, кто верует в десницу Божию, неуклонно ведущую каждый народ к предназначенной цели, все те подпишутся под нашим посланием… Смотрите на первенствующих христиан, как они относились к той власти, которая посылала их на казни и муки», – и приводил мнение святого Григория Богослова об обязанности «повиноваться всем властям предержащим» (4, с. 592, 593). Стоит заметить, что даже твердый оппонент владыки Сергия митрополит Кирилл (Смирнов), споря с Заместителем Местоблюстителя, признавал: «Церковная жизнь в последние годы слагается и совершается не по буквальному смыслу канонов» (4, с. 654).

Однако в Карловцах стояли на своей точке зрения и даже спустя 67 лет после Декларации возмущались: «Церковь никак не может разделять “радости и успехи” правительства, если среди желаемых успехов правительство видит полное уничтожение Церкви и религии вообще» (80, с. 95), извращая текст Декларации, в которой содержался призыв к верности не «богоборческому советскому коммунистическому правительству», а – Родине. «Политический радикализм, теократизм и донатистские настроения» побуждали митрополита Антония к отстаиванию непримиримой позиции по вопросу о церковно-государственных отношениях в советской России, он прямо советовал митрополиту Сергию «пойти на мученичество» (38, с. 86).

Тем самым Карловацкий раскол фактически укладывался в стратегический план Л. Д. Троцкого по уничтожению Церкви, принятый на заседании Политбюро ЦК РКП(б) 24 мая 1922 года: «Централизованная церковь при лояльном и фактически бессильном Патриархе имеет известные преимущества. Полная децентрализация может сопровождаться более глубоким внедрением церкви в массы путем приспособления к местным условиям.

Возможна, наконец, и даже вполне вероятна такая комбинация, когда часть церкви сохраняет лояльного Патриарха, которого не признает другая часть церкви, организующаяся под знаменем синода или полной автономии общин. В конце концов такая комбинация была бы, пожалуй, самой выгодной» (19, кн. 1, с. 181).

В мае 1933 года митрополит Сергий (Страгородский) просил Сербского Патриарха Варнаву принять на себя посредничество в переговорах с руководством РПЦЗ с целью примирения с Матерью-Церковью. 25 мая Патриарх Варнава сообщил митрополиту Сергию о том, что митрополит Антоний решительно отклонил это предложение. Спустя год Заместитель Патриаршего Местоблюстителя и Временный при нем Патриарший Синод РПЦ предали архиерейскому суду и запретили в священнослужении митрополита Антония и группу единомышленных с ним иерархов-карловчан. Владыка Антоний не подчинился этому решению, убежденный, что оно было продиктовано советскими властями, и был поддержан епископатом Сербской Церкви (129, т. 3, с. 650). Между тем, по признанию даже его почитателя архимандрита Киприана (Керна), в вопросах заграничного раскола владыка Антоний был «непоследователен и нелогичен»; он «не остался последовательным проводником своих канонических принципов… под влиянием своего мрачного политического окружения организовал сначала на территории Югославии свое управление с Синодом и Собором (в чем очень мешал Сербской Церкви и вызывал большое неудовольствие Патриарха Варнавы, который мне это сам неоднократно говорил), а потом распространил свое управление и на всю Европу и даже на весь мир, совершенно не считаясь с канонической традицией о прерогативах Вселенского престола» (71, с. 51, 52).

В то же время он продолжал носить круглую панагию с изображением Богоматери и с уральскими камнями – подарок митрополита Сергия (Стратородского); на обороте панагии была надпись: «Дорогому учителю и другу. Матф. XXV, 8» (то есть обращение