Иллюзия греха - Александра Маринина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Спокойно, — говорил себе Мирон, — погоди паниковать, может быть, того, кто взял в больнице карту, засекли и довели прямо до места. А он ничего и не заметил. Конечно, именно так все и случилось. Ему специально дали уйти, чтобы своими глазами увидеть, куда он повезет эту карту. Теперь еще некоторое время будет тихо, пока они разработают план. Сразу и с наскока ничего не делается. Терпение и еще раз терпение. Терпение и выдержка. Все должно получиться».
Но прошло еще два дня, и ничего не произошло. Мирон понял, что надеяться больше не на что. У него ничего не получилось.
И все-таки он не терял надежды. Первое отчаяние, оглушившее его, когда в руках Василия оказалась медицинская карта Наташи, быстро отступило, и Мирон начал искать другой путь. Поразмыслив, он понял, в чем была его ошибка. Глупо было рассчитывать на то, что милиция окажется в то же самое время в том же самом месте, где и человек, посланный за картой. Конечно, они разминулись. Не исключено, что милиция до сих пор не знает о пропаже карты. Разве можно было действовать так примитивно, наобум святых? Милицию надо было предупредить, что такой человек придет за картой, тогда все получилось бы.
У него созрел новый план. Более долгий и сложный, но, как казалось Мирону, более надежный. Только бы все не закончилось раньше, чем ему удастся привести свой план в исполнение.
Сегодня, придя к Наташе, он снова затеял какую-то совершенно ненужную, но имеющую вполне благопристойный предлог работу на компьютере.
«Откуда у тебя книга Гольдмана? Она же очень давно издавалась, ее теперь днем с огнем не сыщешь».
«Мне принесла женщина из милиции. Она занималась убийством медсестры в нашем отделении».
«Эта женщина тебя помнит?»
«Не знаю».
«Когда у твоих родных дни рождения?»
«Ира — сентябрь, Оля — май, Павлик — январь, мама — ноябрь».
«Ты никогда не путаешь их дни рождения и не забываешь поздравить?»
«Нет! Нет!»
Это дважды повторенное «Нет!» было таким выразительным, что Мирон невольно улыбнулся.
«Если ты кого-то из них поздравишь не вовремя, они очень удивятся?»
«Да! Да! Да!»
«Ты поняла, что нужно делать?»
«Да».
«Какой иностранный язык ты учила?»
«Французский и английский».
«Не забудь про Золотого человека. Ты меня поняла?»
«Да».
Спустя примерно полчаса он громко сказал, добавив в голос досады и раздражения:
— Что с тобой сегодня, Наталья? Ты на себя не похожа, не можешь выполнить элементарного задания. Карту твою привезли, бояться тебе совершенно нечего, ты должна такие задачки как орешки щелкать. Если у тебя что-то болит, вызови Надю.
— Душа у меня болит, — грустно ответила девушка. — Скоро у Павлика день рождения, а я не могу его поздравить.
— Глупости, — резко произнес Мирон. — Детские сопли. Не поздравишь один раз, ничего страшного не случится. Перебьется твой Павлик.
— Нет, не перебьется! — Ее голос зазвенел, в нем послышались близкие слезы. — Как ты можешь так говорить? У тебя, наверное, нет младшего братика, поэтому ты не понимаешь. И я, и Олечка хоть какое-то время пожили дома, в семье, в нормальной жизни. А Павлик попал в больницу, когда ему было полгодика, он же ничего в этой жизни, кроме больничной палаты, не видел. Какие у него радости? Ирка придет навестить два раза в неделю, вкусненького принесет, вот и все радости. А один раз в год у него бывает день рождения. Всего один раз в год, ты можешь это понять? И мы всегда так стараемся устроить ему сюрприз, Ирка последние копейки выскребает из кармана, чтобы купить ему подарок и угощенье для всей палаты, я стихи какие-нибудь смешные сочиняю, Олечка их заучивает, красивую открытку ему рисует. Мы собираемся все вместе, вручаем подарок, Оля стихи читает. И вся его палата вместе с ним радуется и веселится. Как можно лишить ребенка такого праздника?
— Чего ты на меня орешь? — неожиданно грубо оборвал ее Мирон. — Я, что ли, его этой радости лишил? Мне-то что, поздравляй, если тебе приспичило, только я здесь не хозяин, сама знаешь.
— Знаю, — сказала она уже тише, — ты прости, что я сорвалась. Ты действительно не виноват. Просто я ужасно расстроена. Как подумаю, что в день рождения Павлушенька ничего от меня не получит, так сердце разрывается. Ему ведь не объяснишь, он же маленький, всего шесть лет. Он будет ждать от меня поздравления, а потом, когда не дождется, будет так плакать... Я все время об этом думаю.
— Ладно, — внезапно смягчился Мирон, — я скажу Василию Игнатьевичу. Может быть, он разрешит тебе послать телеграмму брату. Ты на всякий случай стишки свои сочини.
— Спасибо тебе, — горячо отозвалась Наташа.
— Рано благодаришь. Пока еще ничего не известно. Может, Василий Игнатьевич и не разрешит.
Но Василий разрешил. Причем, к немалому удивлению Мирона, его даже уговаривать не пришлось. То ли он и впрямь испугался, что расстроенная и взвинченная Наташа не сможет хорошо себя показать, то ли еще какими соображениями руководствовался, но согласие на поздравление братишки дал легко и даже как будто был доволен. «Конечно, — внезапно осенило Мирона, — если Наташа не забыла о дне рождения брата и даже написала ему стихи, как обычно, значит, с ней действительно все в порядке и нет причин для беспокойства. Все правильно, Василий должен был клюнуть на эту приманку». На следующий день Наташе принесли чистый бланк для фототелеграммы, на котором она старательно, мелким почерком написала длинное стихотворение и нарисовала сбоку смешного щенка с большим бантом на шее. Она заметно повеселела, когда бланк унесли. И даже словно бы не обратила внимания на то, что адрес отправителя ей на этот раз продиктовали совсем другой. Эту телеграмму отправлять будут не из Мурманска, а из Оренбурга.
А вечером Мирона ждал неприятный сюрприз. Когда он вернулся к себе после занятий с Наташей, в комнате сидел его отец.
— Здравствуй, Асланбек, — сурово произнес он.
— Добрый вечер, отец, — осторожно поздоровался Мирон, не представляя, чего ожидать от этой встречи.
— Ты, кажется, не рад меня видеть.
— Что ты, отец, просто я не ожидал, что ты здесь, и немного растерялся. Какими судьбами?
— Приехал по делам. Решил заодно узнать, как мой сын выполняет просьбу своего отца.
— Ну и как? — как можно безучастнее спросил Мирон. — Василий на меня жалуется?
— Да, и меня это крайне огорчает.
— Чем же я не угодил ему? Я послушный, выполняю все его требования и даже соблюдаю все дурацкие запреты, которые он налагает. Ты куда меня отправил, отец? На каникулы или на каторгу? Здесь же шагу ступить без разрешения не дают. В поселок — нельзя. За ворота — нельзя. Гулять вечером — нельзя. Ходить по зданию — нельзя. Общаться ни с кем не разрешают, только с девочкой. За что я так наказан? Чем я провинился перед тобой, что ты меня заслал в эту тюрьму?
— Ты меня огорчаешь, сын. Я хотел надеяться, что Василий не во всем прав, но теперь вижу, что он не преувеличил. Ты непокорный и строптивый, для тебя слово отца не является законом. Это плохо. Это противоречит обычаю. Быть непокорным сыном — большой грех, огромный. Но еще больший грех, еще большее нарушение обычая — проявлять жалость к женщине. Ты замечен в этом грехе, и неоднократно.
— Отец, но это же ребенок, девочка, к тому же неизлечимо больная. Неужели я не имею права даже на элементарное сочувствие к ней?
— Нет, — отрезал отец. — Ты должен делать то, что приказывает тебе Василий. Ты должен служить тому делу, которому служу я. И никакой жалости у тебя быть не должно. Такова моя воля. И если в твоей греховной душе зашевелится сомнение, помни, что в твоих жилах течет моя кровь, а не кровь этой девочки. Она для нас чужая. А это значит, что она чужая и для тебя. Твоя мать будет крайне расстроена, узнав, что ты нарушаешь обычай и проявляешь непослушание отцу. Об этом ты тоже должен помнить. Ты — ингуш. Ты — мусульманин, Асланбек. И если я длительное время делаю вид, что не замечаю твоих немусульманских поступков, если я перестал возражать против того, что ты называешь себя не тем именем, которое я дал тебе при рождении, это не означает, что я смирился и готов отдать тебя в лоно православной цивилизации. Ты родился мусульманином и умрешь им. Такова моя воля.
С этими словами отец встал и вышел из комнаты. Через некоторое время Мирон услышал голоса отца и Василия, доносящиеся снаружи, но не смог разобрать, о чем они говорят. В нем поднялась неожиданная злоба на Василия, который оказался куда более проницательным и чутким, чем Мирон предполагал. Надо же, заметил, что Мирон только притворяется равнодушным, а на самом деле жалеет Наташу. Сволочь глазастая. Доносчик паршивый. Отцу заложил. Но власть отца была все-таки очень сильной. Все двадцать два года он был единственным повелителем Асланбека-Мирона, все двадцать два года он требовал беспрекословного послушания и внушал сыну, что сыновняя непокорность и неуважение к отцу — большой грех. И Мирон верил ему. Верил до сих пор. Несмотря на то, что отец явно занимался чем-то неблаговидным. Несмотря на те слова, которые сказал ему Василий, дескать, отец первым поднимет на тебя руку, даже за честь посчитает, если ослушаешься. Отец всегда был прав. Это даже не обсуждалось.
