Догоняя Птицу - Надежда Марковна Беленькая

Да, Лота все ему простила, этому говяжьему леснику, и вытаращенный глаз палкой колоть не стала.

Никому не говорила, что он с ней собирался проделать без спросу в кустах, даже Птице.

По правде сказать, любовный порыв лесника вряд ли разгневал бы Птицу. Он ведь был за вселенскую, всеобщую любовь - против частной, обывательской. А раз так, почему бы не поделиться любимой с лесником? Что лесник - зверь лесной? Вовсе нет. Лесник - натуральный человек, стережет зеленое богатство своей родины. Разве виноват он в том, что люди его обидели - закатали на зону, изнуряли тяжелым трудом, а потом выпустили на свободу в чукотский поселок - никому не нужного, озверевшего, разрисованного наколками с головы до ног? Разве не нужна ему вселенская любовь? Очень нужна! Гораздо больше, чем всем остальным - наглому, самонадеянному молодняку, не нюхавшему тюремной параши.

Так рассудил бы Птица. Но рассуждать он про это не стал, потому что Лота ему ничего не сказала.

Она рассматривала его спящее молодое лицо, каштановые волосы, пересекающие загорелый, нахмуренный во сне лоб, мягкую бороду.

Она смотрела на Птицу и различала в его лице еще одно - свое собственное.

Птицын рюкзак - зеленый, страшный, полный непонятной и грозной жизни, несущий на себе отпечаток беспокойства и неподвластности никаким законам, кроме переменчивых законов сердца - валялся на полу между кроватью и окном, рядом с Лотиным красным ермаком, купленным перед отъездом по объявлению в газете. Было причудливо это соседство: ермак выглядел неуместно кичливым из-за цвета и новизны и всей своей синтетической фактуры рядом с жестокой сермяжной правдой Птицыного бэга. Лота даже собралась было их разогнать по разным комнатам или хотя бы по разным углам, но вовремя спохватилась и оставила все как есть, между окном и кроватью.

Существует же в конце концов симпатическая магия. Так отчего же ей не сработать на этот раз и не повлиять на них с Птицей через сближение принадлежащих им предметов?

Нет ничего нового под луной, но старое-то никто не отменял.

Дрожащая свеча перед темным окошком, рюкзаки на полу и спящий на матрасе Птица с Лотиным лицом. Но силуэт комнаты неумолимо проступает сквозь тьму. Брезжит рассвет. Он обманчив. Будто фосфоресцирующая глубоководная рыбина проплывает мимо окна. Сейчас она уйдет - и снова навалится тьма.

Глава двадцать пятая

Рябина. Эскимо на лавочке

Маленькая серая птичка перелетала с ветки на ветку. Посидела, вспорхнула. Потом снова уселась и запела, глядя на спящую Рябину. Птичка чирикнула, залилась трелью, а ее крошечный глаз - круглый, без выражения - смотрел на рыжий Рябинин локон, выбившийся из спальника. Будто бы птичка пела Рябине. Прилетела к Рябине - и ждала ее пробуждения.

А Рябине снился Тот Самый Сон. Она гуляет по улицам Львова. Хочет отыскать знакомое место, но у нее не получается. Этот сон снился ей вот уже несколько лет. У сновидческого Львова - так же, как у всамделишного - имелась своя география, своя Катедра и Рынок. Своя Каменица, свои улицы Армянская и Подвальная, базарчики с букинистами, львы (как же без них?). Ресторан Захера Мазоха. Высокий замок. И, попадая в него, Рябина неплохо ориентировалась: это был, несомненно, тот самый город, где она гуляла в прежних сновидениях, да и просто - Тот Самый Город. Ее город, по которому она тосковала. Живи Рябина более осознанно, можно было бы попытаться вывести закономерность: как будут выглядеть картинки сна, если каждый раз, пробудившись, подробно их записывать, и что отличает Львов сновидеческий от Львова всамделишного. Можно было бы собрать сведения об этом втором городе и даже зарисовать его ландшафт и начертить карту, а потом сравнить два города, наложив карты одна на другую.

И вот, Рябина бродила по Львову, преодолевая вязкое вещество сна. Она отчетливо различала вокруг себя зеленоватое свечение - таким бывает свет в густом лесу, где растут высокие старые ели. Там, в глубине свечения - в глубине города Львова - скрывалось что-то очень для нее важное и ценное. Она хотела приблизиться к этому непонятному объекту, она стремилась им завладеть или хотя бы увидеть краем глаза, она притягивалась и грустила, но не могла даже представить: что это. Иногда зеленоватая материя сна будто бы становилась прозрачной, и тайна вот-вот должна была проступить сквозь нее и приоткрыться Рябине, но потом вдруг оказывалось, что под одной оболочкой находится другая, более плотная. А если как следует присмотреться, можно заметить, как из-под нее уже проглядывает что-то третье. Рябину завораживала эта многослойность - казалось, еще чуть-чуть, и она все поймет, но в тот миг, когда она уже вроде бы различала контуры, внимание ослабевало - так у ныряльщика на глубине заканчивается в легких воздух, и он с сожалением всплывает на поверхность, так и не коснувшись дна и даже толком ничего не рассмотрев. Внимание Рябины теряло напряжение, что-нибудь незаметно ее отвлекало. А потом оказывалось, что уже невозможно найти дорогу назад.

Как влияет на человека астральный город? Рябина не исключала, что однажды из сновидческого Львова хлынет в ее жизнь все то, чего она боялась - одиночество, бедствия, старость, а потом и смерть.

А может, это всего лишь срабатывал механизм замещения: город, о котором мечталось наяву, появлялся во сне.

Она проснулась с мыслью, что больше не увидит Львов. И никто ей не расскажет, не объяснит, что именно показало кромку, но так и не явило себя целиком, не сбылось.