Клокотала Украина (с иллюстрациями) - Петро Панч

Гетманичу уже пошел двадцать шестой. Он был худой, высокий, стройный, с белым продолговатым лицом, голубыми глазами и шелковыми локонами до самых плеч. В панцире и с мечом в руках он напоминал не столько грозного Марса, сколько архистратига Михаила, каким малюют его сельские богомазы.

— Вот тебе, сын, случай, — обратился гетман к взволнованному Стефану, — взлететь так высоко, как летает орел, вот тебе возможность прославиться так широко, как широко разливается Днепр. Лети же, сын, навстречу глории [Глория - слава], чтобы и в твоем лице она венчала славный род Потоцких! — И после паузы прибавил: — Но без Хмельницкого, без этого ребелизанта, возвращаться и не думай!

— Я его на веревке приведу, отец! — крикнул Стефан.

— Доставь твоему отцу удовольствие запороть его плетьми! — И, повернувшись к Сапеге и Станиславу Потоцкому, сказал: — Там для всех открыто будет поле чести и славы, мои рыцари! А доберетесь до Сечи, согните шеи подлым хлопам, уничтожьте, сожгите и пепел развейте по степи, чтоб и следа от нее не осталось...

— Не останется. На том саблю целую! — И Стефан приложился к обнаженному клинку.

— Виват гетманичу Стефану! Виват рейментарю! — заорала шляхта, возбужденная этим зрелищем.

— Вина, подчаший! Для всей шляхты вина! — крикнул гетман.

В окна уже заглядывала луна, в вербах жужжали жуки, а над Днепром нарастал гул полых вод.

V

Православная пасха в том году выпала на середину апреля. Уже зеленели вербы, цвел терновник. Дни стояли теплые, погожие, не хотелось даже заходить в дом. Когда весело зазвенели колокола в Мгарском монастыре, оповещая, что в этот час «Христос воскрес», Ярина, как и другие из челяди, попросилась у княгини в церковь. Княгиня молча покачала головой. Ярина упала на колени.

— Светлейшая пани, Христом-богом молю, пустите... Только в церковь и назад. Ведь я вам во всем угождала... Не докучала просьбами. А теперь хоть одним глазком дайте на людей поглядеть. Нет мочи боле... О господи... Галя, моя подружка Галя... Сегодня ведь сорок дней... Я хоть помолюсь за ее праведную душеньку... Пустите, золотенькая пани...

Княгиня Гризельда оставалась равнодушной, пока не услышала последних слов. Глаза у нее сразу стали ледяными, она выпрямилась и отвернулась.

— Сколько раз я тебе говорила: не напоминай мне об этой распутной девке!

Теперь холодно блеснули Яринины глаза. Она вскочила на ноги и твердо сказала:

— Неправда, пани.

— Что? Ты посмела... — зверем глянула на нее княгиня.

— Не была Галя распутной, а что приставали...

— Вон! Вон с глаз моих!

Ярина направилась к дверям. Глаза и лицо ее пылали гневом.

— Кто приставал? — кинула вдогонку княгиня и даже шагнула вслед.

До этой поры она смотрела сквозь пальцы на ухаживания князя Иеремии за ее фрейлинами или за придворными панночками, но заигрывание с простой дивчиной из Лукомля, с Галей, не только задело ее шляхетское самолюбие, но и вызвало тревогу: Иеремия отдал предпочтение этой девчонке перед шляхтянками, перед красивыми придворными девушками. Что это, кровь заговорила? Неужто он и в самом деле мог влюбиться? Ревность и страх душили княгиню, но своих чувств она не показывала даже служанкам. Жажда дознаться, что известно об этом слугам, — может, она и напрасно подозревала князя, — вывела ее из равновесия.

— Кто приставал?

Ярина остановилась.

— Галя в том не была повинна.

— Я тебя спрашиваю — кто?

— Мало ли их было? И поручик Мавка и тот постылый Казимир... Это он всему виной, а Стась только оборонить хотел. Он как подружку любил Галю, знал, что ей один-единственный на всем свете мил.

Княгиня даже руки вперед протянула и затаила дыхание, но Ярина молчала.

— Кто, кто?

— Она думала только о нем, об одном только говорила... — как бы про себя сказала Ярина.

— Ну говори же! — даже прикрикнула княгиня. — О ком?

— А вы его не знаете, пани, может, придется еще узнать, о Саливоне.

— Саливон, это дворовый хлоп?

— Был хлопом.

Княгиня и обрадовалась, что ни одним словом Ярина не упомянула о князе, но в то же время перепугалась: здесь, в этих покоях, рядом с ней, жила возлюбленная какого-то ребелизанта. Из-за них приходится держать удвоенный гарнизон в замке, из-за них шляхта на Посулье не может спокойно спать. Вместе с тем показалась ей опасной, даже страшной и сама Ярина. В самом деле, какие у нее упрямые губы, какие сверкающие глаза, какой твердый подбородок, а ненависть какая в ее взгляде! «Пан Иезус, как же я раньше этого не замечала?»

— Вон, вон отсюда!

Ярина пришла в людскую, упала на постель, застланную рядном, и так замерла. С тех пор как привезли ее в замок, она еще не переступала за ворота внутреннего двора. За нею везде следили косые глаза Гасана. С первых же дней Ярину приставили к покоям княгини.

— Вот ты какая! — встретила ее тогда старенькая женщина в черной керсетке и белом платке, тоже приставленная к пани. — Вышивать умеешь?

До сих пор Ярина держалась нелюдимо, отвечала коротко, без малейшей улыбки на похудевшем лице. Старая служанка заговорила с ней на ее родном языке, и сразу же перед ее глазами, как розовые тучки, проплыли образы отца, тетки Христи, Максима. Она даже вздрогнула, сердце будто окутало теплом. Женщина показалась ей такой же родной, как и они, и Ярина поспешно ответила:

— Умею, тетечка, только я по-простому.

— Панам тоже нравятся наши вышивки. Будешь приходить сюда с утра. Вот у этого окна сидеть будешь.

— А у того окна кто?

— У того — Галя.

— Какая Галя?

— Дивчина одна из Лукомля. А ты сама откуда будешь?

— Ой, тетечка! — вдруг заплакала Ярина. — Коли сказать вам, не поверите.

— А ты говори, дочка. Сама натерпелась смолоду и горя и лиха, как в песне той поется: «На одной-то рученьке сыночка носила, а другой рученькой камни долбила».

— Такого лиха, как я, должно, никто не знавал, — она стала рассказывать о Стеблеве, о хуторе Пятигоры, о том, как полюбила казака, только не назвала его имени, как обвенчалась. — А теперь — ни мужняя жена, ни белая голова, — горько молвила Ярина. И дальше повела рассказ о том, как ее выкрали в Чигирине, как пан стражник коронный держал ее пленницей почти четыре года и хотел еще потом променять татарам.

В это время в комнату вошли трое дивчат. Две из них окинули Ярину каким-то подозрительным взглядом: эта красивая дивчина могла отбить их возлюбленных. Только третья, светловолосая, смотрела добрыми, сочувственными глазами, синими, как васильки. Казалось, заглядывала в самую душу. И сразу же спросила:

— Ты где будешь сидеть, у этого окна? А я — рядом. А там княгиня. Как тебя звать? Меня — Галей!

Не прошло и дня, как они уже стали неразлучными подругами, а одним зимним вечером Ярина открылась перед Галей, чья она жена.

— Максим! — радостно вскрикнула Галя и сама испугалась, съежилась и оглянулась, но в комнате, кроме старой служанки, клевавшей носом у печки, никого не было.

— Тетки Текли не бойся... Максим! Ей-богу?

Ярина не могла понять бурной радости подруги и только недоуменно хлопала глазами.

— Да он же здесь, Максим!

Ярина побледнела и, чтобы не упасть, ухватилась рукой за мотовило.

— Голубонька, нет, не здесь, — растерялась Галя, — не в замке, а был где-то тут, на Посулье. — И уже на ухо: — Это же он напал на замок. Я видела тогда в окно моего Саливона. Ну, улыбнись, Яриночка, ну, ну... Вот и хорошо! Хочешь, я у Саливона разведаю? Я самого Саливона не увижу, но здесь есть... Нет, это я так. Только ты молчи... Даже тетке Текле не говори. Ну, смотри, как вышло!.. Мой же Саливон тоже с ним! Теперь ты мне еще роднее стала, — и она вдруг поцеловала Ярину. — Сегодня я увижу Стася... Ой, что я... Об этом никому, никому нельзя говорить... А он красивый, твой Максим? Знала бы ты, как его паны боятся! А мой Саливон красивый, орел! Тебе бы сразу понравился, Яриночка, сестричка... — Галины глаза вдруг стали как синие озерца, и слезы закапали на открытые по локоть руки. — Ты знаешь, как я его люблю? Пускай мне что угодно поручат — сделаю, я ведь знаю, что Саливон будет рад. С ним и наш Петро. Теперь они как побратимы... Петро совсем на меня не похож, чернявый, красивый. А ты бы могла воевать? По-настоящему? Я, как убегу отсюда, буду казаковать. Всех бы панов поубивала... У-у, ненавижу! — Глаза ее вспыхнули пламенем.

Ярина улыбнулась, прижала Галю к себе и, как маленькую, поцеловала несколько раз. Галя от удовольствия даже глаза зажмурила и прошептала:

— Я о Саливоне думаю.

Прошла неделя, миновал месяц и другой, а от Саливона не было никаких вестей. Галя тосковала, глаза на исхудалом личике казались еще больше, и это, как магнитом, притягивало к ней парубков и женатых.

— Хоть головой в воду из-за них... Думает, если он князь, так уже ему все можно, — пожаловалась она Ярине.