Седой Кавказ - Канта Ибрагимов

К вечеру уставшее за день солнце, нехотя прощаясь с Кавказом, мягко легло на вершине недалеких гор. Точечное днем, к закату оно стало большим, спелым, добрым. На электрических проводах в ряд сели деревенские ласточки, постоянно махая длинными концами хвостов, защебетали скороговорками. Пара диких голубей играючи пронеслась над Ники-Хита, исчезла в темнеющей к сумеркам сочности леса. Заполнив улицы, в сытой дреме ползет возвращающееся с обильных пастбищ сельское стадо. С речки бежит домой голопузая, босоногая детвора, в их лица и руки въелся бордово-фиолетовый сок лесной земляники и черного тутовника. По дворам мычат голодные телята, пахнет костром, пережаренным кукурузным чуреком.

Хоронясь за стадом, бережно объезжая многочисленные колдобины и навозные следы, в Ники-Хита медленно въехал белый «Мерседес», остановился у заброшенного дома Докуевых. Двое мужчин – пожилой маленький, и молодой высокий – вошли во двор, приехавшая с ними худая женщина, опустив голову, словно пытаясь быть незамеченной, спешно направилась к середине села. У дома Байтемировых она замедлила ход, воровато пролизнула в калитку, беглым, оценивающим взглядом пробежалась по двору.

Дом небольшой, даже неказистый, но ухоженный, выбеленный, аккуратный. Кругом чистота, перед фасадом незатейливые, обласканные цветы чайной розы и гладиолусов. Все патриархально, без излишеств, скромно, даже бедно. Однако атмосферой уюта, строгости и достаточности наполнена незатейливая обстановка двора.

В глубине, между домом и скотным сараем, толстоствольный старый орех, под его густой кроной ровный ковер клевера, с островками первоцвета и незабудок. На этой зелени, сидя полубоком к воротам девушка занимается стиркой.

Гостья легкой походкой приблизилась к девушке, долго в упор наблюдала за ней, настороженность на ее лице сменилась блаженной улыбкой.

– Здравствуй, Полла!

Девушка встрепенулась, пугливо глянула на гостью, застыла в немой позе, и в наступившей тишине стало слышно, как еще шипит пена от порошка в корыте.

– Да благословит Бог твой труд! – продолжала улыбаться гостья. – Меня зовут Алпату, я мать Албаста и Анасби Докуевых. Ты знаешь их?

Девушка все в том же молчании встала, только мотнула головой, в глазах ее были рассеянность и испуг, лицо вспотевшее, румяное, гладкое, а руки оголенные, здоровые, по локоть влажные.

С нескрываемым взглядом щепетильного покупателя, Алпату внимательно, изучающе осмотрела девушку: с потрескавшейся коже на пятках до ушных раковин, задержалась на часто дышащей высокой груди, с бесстыдством, накренившись, любовалась видом сзади. Полла хотела возмутиться, однако незнакомая женщина ласково обняла ее, костлявой рукой ощупывая косу, а потом поглаживая упругие спину и ягодицы, обдавая ароматом дорогих духов, глядя в лицо, стала спрашивать о здоровье отца, матери, ее учебе.

От брезгливости часто моргают темно-синие глаза девушки, негодующе сузились ее губки, она насупилась, пытается избавиться от женских объятий, Алпату все это видит, еще шире улыбается, крепче сжимает тонкий, девичий стан.

Еще мгновение и Полла не выдержала бы, взбунтовалась бы, но из-под навеса загона появилась мать с ведром молока в руках.

– Зу-у-ра! – вскричала Алпату и бросилась обнимать ее.

Оказывается, Докуева только о Байтемировых и думает, все переживает за здоровье мужа подружки, и только суета проклятой городской жизни не позволяла ей до сих пор наведаться в столь родное и почитаемое семейство. Это самобичевание длится довольно долго, говорит только гостья, все еще обнимая с любовью мать Поллы, но глядит только на девушку, и довольная, счастливая улыбка удачливого охотника не сходит с ее лица.

– Ой, я совсем голову потеряла! – артистично взмахивает Докуева руками. – Ведь меня ждут, он так хочет повидать твоего больного мужа, ведь как-никак они друзья детства. Каждый день о нем вспоминает. Несчастный! Как он? Все еще лежит? Ну пойду, позову. Мы сейчас вернемся.

Минут через десять к воротам Байтемировых подъезжает роскошный лимузин. Из всех соседских ворот, поверх заборов, десятки глаз наблюдают, как в дом Зуры заносят: огромную баранью тушку, живую белую индейку, свертки с конфетами, подарками и под конец огромный торт в промасленной коробке.

Пересилив себя, с гнетущим, траурным видом Домба и Алпату долго сидят в душной, провонявшей лекарствами и болезнью комнате напротив паралитика. От жалости супруги даже всхлипнули, потом долго вытирали лицо платками, ими же скрытно зажимали носы. Несколько раз Докуевы переглядывались, наконец, когда Алпату слегка кивнула головой, – мол достаточно – Домба тяжело встал, в который раз пожелал не один год лежащему больному скорейшего выздоровления, демонстративно вынул из кармана купюру в пятьдесят рублей, сунул под подушку и, уже сделав пару шагов к выходу, ухватил негодующий взгляд жены, спешно вернулся и подложил еще одну голубенькую ассигнацию.

Во дворе Докуевы глубоко задышали, будучи под тягостным впечатлением от вида больного, еще долго с неподдельной печалью махали головами, разводили в беспомощности руками. Провожающая их Зура с присущей только ей жалостливой, кроткой улыбкой благодарила за оказанную честь, внимание, щедрость.

– А Полла, как будущий врач, что говорит о болезни отца? – плавно перешла к актуальной теме Алпату.

– Да, – опомнился Домба о цели визита, и семенящая к воротам походка застыла.

Невнятные объяснения Зуры по поводу болезни мужа были невразумительны, и Алпату пожелала услышать более квалифицированное резюме прямо из уст будущего врача.

– Да, – подтвердил просьбу жены Домба.

Зура несколько раз окликнула дочь и, когда та не вышла, пошла за ней. До неприличия долго пропадала хозяйка в доме. Домба засуетился, мимикой и жестом показал жене, что пора уходить.

– Стой, – шепотом приказала Алпату. – Вокруг говняшной Ясуевой мы на коленях ползали. Так эта по сравнению с ней – золото.

– Она за отцом ухаживает, не может выйти, – появилась на скрипучем от ветхости, свежевыкрашенном крыльце Зура, все так же виновато улыбаясь, от волнения поглаживая натруженными руками бока выцветшего грязного халата.

– Ничего, мы подождем, – настояла на своем Алпату.

Еще дважды безуспешно ходила Зура в дом, и только после того как все убедились, что заботливая Алпату не уедет, не узнав точного диагноза больного и какие лекарства она должна привезти в следующий раз, на пороге появилась пунцово-красная, строгая Полла.

Брови Домбы взметнулись по-орлиному вверх, и по мере того, как девушка четко и коротко отвечала на досужие вопросы Докуевой, его удивленный рот все шире и шире раскрывался, а осанка из сгорбленной под впечатлением вида больного, стала по-молодецки стройной, грудь выпяченной.

Досконально изучившая мужа, Алпату уловила перемену чувств Домбы, очарование девушкой сменилось на досадную ревность к ней и презрение к мужу. Она закруглила смотрины и, суховато попрощавшись с Поллой, увлекла ее мать за ворота. Домба и Анасби еще долго сидели в машине, пока две женщины о чем-то говорили, сидя на деревянной скамейке у ворот Байтемировых. В основном говорила Алпату, а Зура упорно прятала почерневшие от воспаления вен ноги, обутые в старые, порванные калоши. Мать Поллы только печально качала головой, ее усталый, туманный взгляд говорил, что она все понимает и одобряет, но Полла есть Полла – ей приказать нельзя, а неволить просто невозможно.

Когда, проводив непрошеных гостей, Зура вернулась в дом, дочь набросилась на нее с негодующим упреком.

– Да при чем тут я? – виновато оправдывалась мать, и дело, может быть, дошло до грубости со стороны дочери, но в это время вошел дядя Овта – младший брат отца Поллы, следом тетя – родственница по линии Зуры.

То, что Докуевых не интересовал больной Байтемиров, поняли все сельчане, и нетрудно было догадаться, что цель приезда богатых горожан – красивая дочь.

– Ну и везет же Полле! – шептались соседи, кучкуясь в сумерках у своих ворот.

– Да-а, наделил ее Бог и умом, и красой, а теперь и женихом-богатеем.

– Да и заслуживает она этого.

– Это верно… Однако все одной…

А в это самое время едущий в город Домба, будто бы для жены, а на самом деле для сына, восхвалял красоту и очарование односельчанки. Алпату сдержанно поддакивала ему, а в душе думала: «Старый хрыч, небось с удовольствием сам женился бы – да кишка вялая».

В городе Анасби, сославшись на неотложные дела, высадил родителей у дома, и в нетерпении помчался в ресторан «Кавказ». Далеко за полночь, лежа около потной, пьяной проститутки в дорогом номере одноименной гостиницы, он набрал телефон старшего брата.

– Что случилось, Анасби? – кричал сонным голосом Албаст.

– Да ничего… Просто хотел спросить, кто такая Полла?

– Полла? – старший брат сделал многозначительную паузу, кашлянул. – Дуракам всегда везет… Завтра приедешь в колхоз – сам увидишь.