Длань Одиночества - Николай Константинович Дитятин

— Ладно, — печально согласился Омега.

Он медленно уплыл, растворившись во мраке.

Роман благодарно посмотрел на журналиста.

— В этот раз ты выручил нас обоих, — сказал он. — Он застал меня врасплох. Слишком много нытья для нормального восприятия.

Аркас потрепал его по волосам.

Покинув грот, они вышли в новую часть подземелья, которая выглядела более облагороженной и логичной. Стены здесь были ровными, как и пол. Поверхности были выложены бурым кирпичом. В неглубоких нишах тлели мумифицированные останки. Кто-то оставлял возле них подношения. Сухофрукты, вяленые овощи и семена.

Аркас шел мимо, прислушиваясь. Впереди что-то происходило. Неоднородный шум, поначалу бессмысленный, оказался приглушенным пением. Это был хор, состоящий из великого множества голосов, вдохновленный, почти благоговейный. В нем ощущалось что-то глубоко религиозное. Хвалебное.

Никасу это нравилось еще меньше, чем нытье возведенное в абсолют. Он никогда не любил фанатиков, не доверял им, и был по-своему прав. Достаточно было вспомнить, кто упрятал его сюда.

— Что на этот раз? — спросил он. — Какой-то культ?

— Можно и так сказать, — уклончиво произнес роман. — Сейчас увидишь.

Они миновали высокую арку, оказавшись у порога неясного сооружения, видимая часть которого напоминала что-то средневековое. Пение было уже хорошо различимо. Аркас прислушивался к нему, замечая нечеловеческие нотки. На богато украшенных вратах, из темного дерева, были вырезаны сложные композиции с анималистическими и растительными мотивами.

Над вратами хорошо различимая надпись гласила:

«Откажись от плоти, неуверенный, и заходи».

— Что это значит? — спросил Аркас. — Я должен проявить стойкость духа?

— О, тебе придется, — вздохнул Роман, с трудом толкая левую створку.

Никас помог ему. Они вошли внутрь.

Это был величественный неф настоящего собора. С белыми арками и резными колоннами, хорошо освещенный пламенем светильников и облагороженных факелов. Он был чист, гостеприимен и наполнен животными и птицами. Они сидели, словно люди, на длинных скамьях идущих друг за другом. Пасти и клювы механически раскрывались, из блеющих, мычащих и кудахчущих глоток доносилось мелодичное пение. Аркас различал слова благодарности, адресованные Просвещенному.

Разноцветные витражи на окнах изображали человека, принимающего желуди из копыт свиньи. Поедающего клевер вместе с коровами. Омывающего чресла вместе с рыбами. На потолке нефа яркие фрески рассказывали о том, как этот же человек огнем и мечом искоренял скверну в виде говяжьих котлет и выливал в землю галлоны натурального молока.

Звери, в основном, были одомашненными. Но встречались и дикие, вроде оленей, кабанов и уток.

На вошедших никто не обратил внимания.

— Присядем пока, — сказал Роман. — Лучше не прерывать службу.

Они с трудом отыскали свободные места. Для них потеснился большой откормленный индюк, поминутно трясущий алой бородкой.

Кафедра была довольно далеко. Аркас пытался привстать, чтобы разглядеть того, кто вел служение. Но его тут же осаживали гневным хрюканьем и щебетанием. А впереди маячили рога и гривы.

Наконец, животные замолкли. В наступившей тишине, все еще нарушаемой фырканьем и ржанием, Аркас едва различал болезненный голос, доносящийся с кафедры.

— …сказал я тогда: нет моему голоду. Убивая — умираю. Человек — выше хищника. Мясо — не пища. Это чужая плоть, какая и моя. Проклятье хозяина ее — посетит хищника. И я отказался. Что бы жив был теленок и жив был гусь, и жива была корова, и жив был кролик, и жив был петух, и жив был утенок…

Говорящий перечислял выживших довольно долго, шепелявя, глотая окончания слов и покашливая.

Аркас начал задремывать, проваливаясь в свои видения, как вдруг что-то вползло ему на щеку. Он рефлекторно смахнул пальцами. Даже не собравшись еще с мыслями, Аркас понял, что произошло нечто непоправимое. Индюк возле него испуганно заболботал. Панически заблеяла овца. Взревел пятнистый бык неподалеку.

На полу валялся полураздавленный паук. Он еще шевелил лапками, но жизнь покидала его.

— Какой ужас! — воскликнула овца.

— Убийство! — вскричал индюк. — О, беспощадное!

Он спрыгнул со скамьи, нависнув над пауком.

— А ведь он был так молод и прилежен!

— Дни мои сочтены, — пропищал арахнид. — Жалею лишь об одном, что не восхвалил Просвещенного еще тысячу раз! Сделайте это за меня…

Лапки расслабились.

— Обязательно, — всхлипнул Индюк.

И склевал крохотный трупик.

Никаса не покидало ощущение жуткой игры в куклы. Все что здесь происходило, кем-то контролировалось, вплоть до отдельной реплики. Как будто один актер озвучивал множество персонажей…

— Какая жестокость, — прохрипел кто-то над головой Никаса.

Тот вздрогнул от неожиданности, но когда увидел говорящего, чуть не закричал. Над журналистом парил истощенный образ, распятый на больших стеблях сельдерея, как кресте. Вместо зубов у него росли блеклые кукурузины, меж которых сочилась зеленая слюна. Ногти и волосы вылезали, как у чумного, глаза едва раскрывались от слабости.

— Ты пришел в обитель братства и милосердия — зачем? Что бы убивать, насмехаясь над нашим порядком? Продемонстрировать свою силу? Она вовсе не там, где истребляют беззащитного. Сила в том, кто отказался, дабы не навредить!

— Не навредить! — запищали звери.

Аркас растеряно поглядел на роман.

— Это Просвещенный, — объяснил тот. — Его жажда внимания приняла форму демонстративного вегетарианства. Он считает, что способен стать лучше, отказавшись от животной пищи, но его суть от этого не меняется. Просвещенный одинок и ненавидит всех, кто не замечает его величия.

Ну, конечно, подумал Аркас. Теперь все ясно. Это его голосом говорят звери. На самом деле они ничего не соображают. Он запер здесь сотни бессмысленных образов и занялся мастурбацией.

— Ах, Ригель, — вздохнул Просвещенный. — Обязательно говорить так резко и прямо? Впервые я вижу демиурга. И как ты меня пред ним зарекомендовал?

— Мы здесь не для того, чтобы слушать, как ты в одиночку борешься с заразой мясоедства, — отмахнулся Роман. — Демиург хочет покинуть Дно. И если вы поможете ему, он, возможно, возьмет вас с собой.

Просвещенный осклабился, демонстрируя лезущие из десен семена. Он с хохотом вознесся к потолку и ринулся вниз, словно хищная птица.

— Вон! — заорал он неожиданно громко и яростно. — Пошли прочь!

Аркас решил было, что спасителя зверей не устроило предложение, но вскоре стало ясно, что Просвещенный гнал вовсе не пришельцев. Животные в панике бросались врассыпную, оставляя на скамьях размазанный кал, клочья шерсти и насмерть раздавленную мелюзгу. Они толклись и кричали, пока их вечный друг пикировал и плевался от ненависти.

Наконец, последний крольчонок юркнул за ворота.

— Возможно, — злобно повторил Просвещенный. — Возможно, твой демиург — профан. По-твоему я приму всякого человека, как единственного мессию? Возможно, трусы и недалекие, вроде Графомании, лижут пятки самозванца. Но