Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София

Инетис побледнела, почти позеленела под взглядами солдат, и я беру ее за руку, чтобы ободрить. Она так напугана, что не сопротивляется. Мы идем мимо воинов, которые зорко оглядывают толпу позади нас, но теперь не замечают тех, кто прошел у них под носом.

Это не деревенька в глуши Шинироса, где умершей и ожившей син-фире можно говорить все, что вздумается. Это Асма, и люди правителя точно знают, кому положено быть живым, а кому — нет.

Мы идем дальше. Охрана невозмутимо смотрит вперед, когда я оборачиваюсь, кажется, они уже забыли о том, что видели.

— Спасибо тебе, — говорит Инетис.

— Мне следовало бы позволить им проводить нас в дом твоего мужа, — улыбаются полные губы. — Но я не хочу присутствия посторонних на встрече.

Мы ступаем на выложенную камнем дорогу, и вот, мы в городе, на главной улице, идущей от рынка через весь город до выгребных ям. Мы в самом сердце Цветущей долины, в гостеприимной Асме — и я уже забыл, как она выглядит при свете дня. Я еще не привык к тому, что можно не прятаться за запахом мозильника и не опускать глаз, заметив на себе чей-то слишком пристальный взгляд.

— Мигрис и рабрис будут ждать нас у дверей дома, — говорит Энефрет, остановившись.

Людской поток обтекает нас, но не задевает. Мы словно в оке бури, вокруг нас бушует ураган, а мы стоим в его сердце и не чувствуем ни дуновения.

Дом Мланкина еще не виден, так как мы зашли со стороны тракта, но Инетис, кажется, готова развернуться и бежать из Асмы без оглядки. Она выдергивает мою руку из своей, словно только что заметила, что я держу ее.

— Что теперь будет? — спрашивает она.

— Я останусь с тобой, — говорит ей Энефрет. — Я буду с тобой.

Глаза ее пылают огнем — всего мгновение, но наши метки отзываются на этот огонь вспышками тепла. Я вижу, как хватается за шею Серпетис, как вскрикивает и прижимает к груди запястье Унна, как морщится Инетис.

— На этот раз вы сделали все правильно, — говорит она.

— Что мы сделали правильно? — спрашиваю я.

Энефрет улыбается.

— Спроси у своей сестры и наследника Асморанты, — говорит она.

Я молчу и смотрю на Инетис. Лицо ее медленно покрывается румянцем, тогда как Серпетис сжимает зубы — все сильнее, пока желваки не надуваются на его челюсти твердокаменными буграми.

Серпетис делает к Энефрет шаг.

— Что ты сделала?

Она смеется.

— Я не делала ничего, сын прекрасной Лилеин. Это была твоя ночь. Твоя страсть и твое желание.

Инетис вскрикивает и почти падает, и Серпетис протягивает руки, чтобы подхватить ее, но я перекрываю ему путь. Инетис опускается на колени на грязную каменную улицу Асмы. Она закрывает глаза, и когда Унна опускается рядом с ней, чтобы попытаться поднять, стряхивает со своего плеча ее руку.

— Ты сделала это, — говорит она, не поднимая головы. — Ты все-таки сделала так, как сказала.

— Я же говорил, — слышу я голос Серпетиса. — Инетис знает больше нас. Она — тот самый избранный, я угадал? Отвечай, Энефрет!

И, как будто он имеет право требовать, а она не может не подчиняться его требованию, Энефрет отвечает.

29. ОТШЕЛЬНИЦА

— Я обещала этому миру избранного, — кивает Энефрет. Инетис дрожит, но снова отталкивает мою руку, когда я хочу помочь ей подняться на ноги. Она плачет, и я слышу ее тихие всхлипы даже сквозь людской гомон вокруг нас. — Я выбрала вас — самых достойных. Мужчину, воина с благородной кровью, женщину, мага с благородной кровью, и двух невинных…

— Невинных? — Серпетис перебивает ее так резко, что это звучит как щелчок кнута. — Ты, должно быть, плохо разбираешься в невинности, Энефрет. Не знаю, что с парнем, но девушка не невинна. Это я знаю точно.

Я почти не слышу его слов — в голове шумит, как будто кто-то ударил оглушающим заклятьем. Он говорит обо мне, но почему так, и почему в его голосе столько злости? Я выпрямляюсь и смотрю на Серпетиса, и сердце колотится, и в груди щемит и что-то словно хочет сломаться.

Энефрет смеется — звонко, заразительно.

— И откуда же ты это знаешь? — спрашивает она.

Прежде чем Серпетис успевает ответить, Инетис поднимается с земли. Ее лицо красно от слез, но глаза мечут молнии.

— Почему ты решила, что можешь распоряжаться чужими жизнями? — спрашивает она. — Кто дал тебе это право? Кто позволил тебе?

Энефрет смеется снова, еще заразительнее. Ее смех эхом разносится вокруг, и стая птиц испуганно слетает с крыши одного из домов в ответ на этот резкий звук. Но чары Энефрет защищают нас лучше, чем мог бы защитить аромат мозильника. Люди нас не замечают. Их невидящие взгляды равнодушно скользят по нашим лицам, их уши глухи к смеху Энефрет и слезам в голосе Инетис.

— Когда у тебя была магия, ты не задавала себе этого вопроса, Инетис, дочь Сесамрин, — говорит она. — Разве ты спрашивала себя об этом, когда накладывала поветрие любви на женатого мужчину? Или когда помогала своей матери делать пусточревье для той, которая хотела избавиться от нежеланного ребенка? Спрашивали ли себя об этом маги, что свели с ума Суорнкина, Несчастного Шиниросца?

Энефрет качает головой.

— Многие из вас бездумно распоряжались магией, Инетис. Но многие ли задумывались о том, что однажды сами могут стать ее жертвой?

Инетис задыхается, но не может сказать ни слова. Цилиолис протягивает ей руку, и она подходит к нему и позволяет ему себя обнять. Толпа обтекает нас, пока мы молча внимаем Энефрет, пока мы слушаем — и наконец-то узнаем, зачем она поставила нам свои метки.

— Я дам этому миру бессмертного, который будет владеть магией и распоряжаться ей так, как хочу этого я, ее создатель, — говорит она медленно. — Я не зря выбрала тебя, Инетис. Ты — сильная, ты пережила собственную смерть и не ожесточилась против своего убийцы.

Она смотрит на Серпетиса.

— Серпетис. Ты ненавидел магию, но не потерял разума за этой ненавистью. Я знаю, вернувшись к отцу, ты поддержишь Инетис, ты станешь ей опорой — потому что бывшие маги нужны этой стране, чтобы противостоять врагу на границе. Вам будут нужны все люди Цветущей долины, если вы хотите продержаться до времени, пока избранный не вырастет и не примет от меня во владение этот мир.

Энефрет смотрит на меня.

— Унныфирь. Ты веришь в людей и у тебя доброе сердце. Ты сможешь противостоять искушению и не станешь просить у избранного силы для себя самой. Как и ты, Цилиолис, сын Сесамрин. Ты сможешь защитить Унныфирь на пути в город, который станет сердцем Пустыни и этого мира, когда избранный займет свое место.

Ее глаза загораются золотистым пламенем. Ее губы шепчут — но я слышу слова так четко, словно она произносит их у меня над ухом:

— По моей воле Серпетис и Инетис были опутаны любовными чарами. По моей воле они станут отцом и матерью избранного, которого я дам Асморанте и всему этому миру. Вы двое, Цилиолис и Унныфирь, будете его спутниками до конца ваших жизней. Вы покинете Асморанту вскоре после его рождения и уйдете в пустыню, где будете служить ему и оберегать, пока не настанет его время. Вы будете его наставниками и друзьями, первыми в числе многих, которые займут ваше место, когда вы умрете. — Глаза Энефрет гаснут, она обводит пространство вокруг нас рукой. — Теперь вы знаете всю правду.

Шум толпы снова накрывает нас, и я вижу, как оглядываются на нас люди, спешащие мимо, слышу, как осыпают нас руганью за то, что мешаем пройти.

— Идемте, — говорит Энефрет.

Инетис кажется белее снега. Серпетис смотрит на меня, потом переводит взгляд на нее, снова на меня…

— Так это была не ты, — говорит он. — Это Энефрет заставила меня подумать…

Его лицо вспыхивает яростью, наливаются кровью синие глаза, и он готов наброситься на Энефрет, но на этот раз его останавливает Инетис. Она преграждает Серпетису дорогу, положив руку ему на грудь, удерживает его на месте.

— Не здесь, — говорит она, глядя ему прямо в глаза. — Не у дома своего отца, не теперь. Не у всех на виду.

И Серпетис подчиняется. Выплевывает ругательство, сжимает зубы, но подчиняется. Отступив на шаг, он разворачивается и шагает прочь — так быстро, что нам приходится бежать за ним, проталкиваясь через толпу, запрудившую улицы.