Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

– Разумеется, – так же светски продолжал Хорнблауэр, – я мечтал бы видеть превосходное прусское войско в стане врагов Бонапарта и союзников Англии. Однако вашему королю виднее, на какой стороне воевать, – если, конечно, окруженный людьми Бонапарта, он волен в своем выборе.

Бюлов ошалело вытаращил глаза – Хорнблауэр представил дело в совершенно новом для него свете. Однако Хорнблауэр продолжал болтать так, будто всего лишь поддерживает легкий разговор.

– Это, конечно, высокая политика, – со смешком отмахнулся он, – но когда-нибудь, возможно, мы вспомним наш разговор как провидческий. Ничего нельзя знать наверняка, не так ли? Когда-нибудь, когда мы встретимся как полномочные представители, я напомню вам нашу беседу. А вот и брешь. Мне очень жаль с вами расставаться, и в то же время я рад, что возвращаю вас соратникам. Искренне желаю вам всего наилучшего, сударь.

Бюлов скованно отдал честь. Хорнблауэр на прощанье подал ему руку. Для прусского лейтенанта было настоящим событием, что коммодор удостоил его рукопожатия. Он зашагал через брешь по изуродованной земле. Санитары сновали, как растревоженные муравьи, вынося на носилках раненых. Хорнблауэр провожал Бюлова взглядом, пока тот не дошел до своих, затем повернул назад. Он смертельно устал и отчаянно досадовал на себя за свою слабость. Забираясь на корму катера, он пошатнулся.

– Вы здоровы, сэр? – заботливо спросил Браун.

– Да! – рявкнул Хорнблауэр, дивясь его наглости.

Вопрос его разозлил, а злость придала сил, чтобы вскарабкаться на борт корабля и ответить на приветствия встречающих офицеров. Злость не прошла и в каюте, поэтому он не поддался порыву упасть на койку и провалиться в сон. Несколько минут Хорнблауэр расхаживал по каюте. Чтобы хоть чем-то себя занять, он глянул в зеркало. Что ж, глупый вопрос Брауна можно отчасти извинить. Лицо в зеркале было серое от пыли и спекшегося пота, на скуле багровела кровавая ссадина. Мундир тоже был перепачкан, один эполет сбился набок. Хорнблауэр выглядел как человек, побывавший в смертельной схватке.

Он всмотрелся пристальнее. Перед ним было заострившееся лицо с воспаленными веками. Хорнблауэр с внезапным вниманием посмотрел снова. Волосы на висках стали совсем белые. Это не просто человек, побывавший в жарком бою, это человек, который долгое время живет в сильнейшем напряжении. Он тащит груз этой осады уже несколько месяцев. Хорнблауэру неожиданно пришло в голову, что его лицо говорит окружающим не меньше, чем ему – лица других людей. Долгие годы он не позволял себе выражать никаких чувств. Есть забавная ирония в том, что он не властен запретить волосам седеть, а складкам у губ – становиться глубже.

Палуба под ногами качалась, словно корабль – в открытом море. Чтобы устоять, пришлось ухватиться за скобу в переборке. Не помогала даже многолетняя привычка к качке. Осторожно-осторожно Хорнблауэр выпустил скобу, добрался до койки и рухнул ничком.

«Несравненная» покачивалась на якоре в Рижском заливе, и Хорнблауэр, расхаживая по шканцам, думал о новой заботе, которую давно предвидел, но которая не потеряла от этого своей остроты. Близилась зима; он уже позабыл, когда была последняя ночь без заморозков, а в последние два дня несколько раз начинал идти снег – его остатки и сейчас белели на северных сторонах валов. Дни стали короче, ночи – длиннее, воду Рижского залива покрывала тонкая корка льда. Если не уйти в ближайшее время, его корабли вмерзнут в лед. Эссен заверил, что по меньшей мере в ближайшие две недели эскадра сможет выбраться каналом, который выпилят во льду присланные им рабочие, но Хорнблауэр не слишком на это надеялся. Северный ветер может задуть в любую минуту, и тогда им долго отсюда не выйти: за это время замерзнет узкое горло залива между материком и Эйзелем, а нагромождения пакового льда уже не выпилить и даже не взорвать. Замурованная льдами эскадра останется неподвижной до весны. Двадцать лет назад французские гусары атакой по льду захватили голландский флот у Амстердама. Можно вообразить, с какими фанфарами Бонапарт объявит на весь мир, что британскую эскадру под командованием недоброй славы коммодора Хорнблауэра постигла та же судьба! Хорнблауэр круто повернул на ходу. Осторожность требует сняться с якоря сегодня же.

Трос для крепления каронады разлохматился; когда Буш это увидит, кому-то достанется на орехи. И все же уходить из залива нельзя. Когда на днях он упомянул о такой возможности, Эссен пришел в отчаяние. Если его люди увидят, как уходит британская эскадра, они решат, что Рига обречена. Британский офицер, возглавивший последнюю атаку в Даугавгриве, стал для них легендарной фигурой, талисманом, залогом удачи. Если он покинет Ригу, для них это будет верным знаком, что он отчаялся. Ему отсюда уходить нельзя. Надо придумать компромисс. Отослать всю эскадру, а самому остаться со шлюпом и канонеркой. Отослать всех и остаться одному. Нет – полностью расстаться с вверенной эскадрой не позволяет устав.

Какой-то болван-мичман вертится впереди, словно нарочно отвлекая его от размышлений. На салинг его, – видит Бог, плаванье длится уже достаточно долго, чтобы каждый запомнил: коммодору во время прогулки мешать нельзя.

– Что за черт?! – рявкнул он.

– П-п-приближается шлюпка, сэр, – запинаясь, выговорил побледневший мичман. – Меня п-п-послал мистер Херст. Он думает, что на борту губернатор.

– Почему мне не сообщили раньше? – рявкнул Хорнблауэр. – Вы послали за капитаном Бушем, мистер Херст? Постройте караул!

– Есть, сэр! – ответил Херст.

Он еще не договорил, когда Хорнблауэр увидел, что Буш поднимается на шканцы, а за бизань-мачтой уже строится караул морских пехотинцев.

Разумеется, Херст отдал все необходимые распоряжения, не дожидаясь приказа; Хорнблауэр, выхваченный из своих раздумий, не сразу это сообразил. Он зашагал к борту. Губернатор приближался на большой гребной лодке; она шла по черной воде там, где стремительное течение Двины не дало еще льду схватиться. Завидев Хорнблауэра, Эссен вскочил, замахал треуголкой, затем вскинул руки над головой и пустился в пляс с риском упасть за борт.

– Что-то случилось,