Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

В деревне, среди разрушенных домов, они увидели войско. Солдаты в серых от пыли мундирах беспорядочно отступали, офицеры чертыхались и лупили их шпагами плашмя, пытаясь согнать вместе. Голос Эссена загудел снова, словно немузыкальная труба; он выхватил шпагу и, подняв ее над головой, устремился в гущу солдат. При виде него те начали сбиваться в кучу, поворачивали лицом к врагу и машинально строились в линию.

Среди развалин показалась вражеская колонна – видимо, она вихрем ворвалась в брешь, – однако теперь это была уже не колонна, а толпа. Офицеры размахивали шпагами и шляпами, увлекая солдат за собой. Над ними развевалось знамя. При виде выстроенной линии колонна замедлилась, и обе стороны открыли беглый огонь. Хорнблауэр увидел, как один из машущих шляпой офицеров рухнул, и оглянулся на Эссена, но тот по-прежнему высился в дыму. Хорнблауэр поворотил лошадь к флангу; мозг работал с восхитительной быстротой, рядом свистели пули, и он знал, что эти секунды решают все. Если атакующих хоть ненадолго остановить, ход боя может переломиться, и они побегут назад так же быстро, как бежали вперед. Он подъехал к дверям церкви как раз тот момент, когда оттуда высыпали солдаты: гарнизон торопился отступить, пока его не отрезали. Хорнблауэр выхватил шпагу из ножен, чудом не упав при этом с коня.

– За мной! – прогремел он, размахивая клинком.

Они не поняли слов, только заморгали на синий с золотом мундир, но смысл жеста был понятен всякому. За солдатами Хорнблауэр видел Дибича и Клаузевица – вести людей надлежало им, но сейчас было не время разбираться. В голове у Хорнблауэра пронеслась мысль, что эти двое, быть может незаменимые в научной войне, бесполезны в такие отчаянные минуты.

– За мной! – взревел он снова, указывая шпагой на фланг вражеской колонны.

Никто не мог устоять перед силой примера и жеста. Колонна медленно продвигалась вперед, все так же стреляя по линии. Линия отстреливалась и отступала.

– В линию! – заорал Хорнблауэр, поворачиваясь в седле. Его раскинутые руки говорили русским, что делать. – Заряжай!

Они выстроились – двести человек от силы – и двинулись за ним через развалины, на ходу вставляя шомпола в дула. Прямо впереди был фланг колонны; Хорнблауэр видел обращенные к себе лица французов, различал изумление и ужас людей, понимающих, что их атакуют с фланга.

– Пли! – крикнул Хорнблауэр, и линия за ним дала нестройный залп.

Два шомпола взмыли вверх по дуге: двое в горячке атаки выстрелили по команде, не кончив заряжать. Один шомпол дротиком вонзился во французского солдата. Колонна дрогнула – для девяноста девяти человек из ста нападение с фланга стало полной неожиданностью: все их внимание было сосредоточено на линии Эссена впереди.

– В атаку! – заорал Хорнблауэр и, взмахнувши шпагой, послал лошадь вперед.

Русские с криком «ура!» хлынули за ним, враг, сминая ряды, обратился в бегство. Хорнблауэру вдруг вспомнились слышанные когда-то слова, что для солдата нет зрелища отраднее неприятельского ранца. Тут один из французов обернулся и навел на него ружье. Из дула вырвался дымок, лошадь судорожно скакнула, затем кувыркнулась вперед. Секунду Хорнблауэр ощущал, что летит; он не успел даже испугаться, так что падение застало его врасплох. Но даже в тот миг, когда удар о землю вышиб воздух из легких и сотряс каждую косточку, мозг продолжал работать с поразительной ясностью, так что Хорнблауэр видел и слышал, как атака с криками пронеслась над ним. Только вновь поднявшись на ноги, он внезапно осознал, что от ушибов и слабости едва может стоять, – ноги чуть не подломились, когда он шагнул вперед подобрать шпагу, блестевшую на земле между двумя убитыми.

Он внезапно ощутил себя забытым и одиноким, но не успел проникнуться этим чувством, как его окружила ликующая толпа. Хорнблауэр стоял, весь в ссадинах и ушибах, со шпагой в руке, а Эссен и штабные, захлебываясь, изливали на него непонятные поздравления. Один из офицеров спрыгнул с коня, Хорнблауэра втащили в седло, и все устремились вперед, к укреплениям, – лошади на полном скаку выискивали дорогу на истерзанной земле, между убитыми и ранеными. Остатки французской колонны бежали через брешь, русские палили им в спины. Тут осадная батарея заговорила вновь, над головой со свистом пролетело ядро. Эссен разумно осадил лошадь и отъехал подальше от линии огня.

– Будет что вспомнить, – сказал он, оглядываясь туда, где произошла стычка.

Сознание Хорнблауэра вновь обрело ясность. Он понял, какое горькое разочарование постигло французов. После ожесточенных предварительных боев они подвели апроши к укреплениям, пробили брешь, пошли на штурм, почти уже овладели деревней, и тут их отбросили назад. Макдональду нелегко будет поднять их на новую атаку: после такого кровавого поражения осаждающие надолго падут духом. Ему придется еще несколько дней бомбардировать валы, прокладывать новые апроши и параллели. Возможно, Рига устоит. Возможно, эта атака была последней. Хорнблауэр ощущал себя провидцем; он вспомнил, как впервые услышал, что Массена отступает от Лисабона, – то был первый неуспех империи на юге, а теперь Веллингтон в Мадриде и угрожает Франции. Может быть, Рига поставит предел империи на севере. Может быть, сегодняшний прорыв в брешь останется в истории самым дальним рубежом, до которого войска Бонапарта продвинулись на север. В таком случае – пульс у Хорнблауэра застучал чаще – двести человек, которых он собрал и повел в атаку, нанесли удар, помешавший Бонапарту завоевать мир. Вот что он совершил. И в «Таймс» будет замечательно смотреться, что «в ходе атаки под возглавившим ее коммодором сэром Горацио Хорнблауэром, К. Б., была убита лошадь». Барбаре понравится.

Опьянение победы внезапно схлынуло, Хорнблауэр почувствовал себя усталым и разбитым. Он понимал, что если сейчас не спешится, то выпадет из седла, поэтому ухватился за переднюю луку, выдернул правую ногу из стремени, перекинул ее на левую сторону и соскочил с коня. В тот миг, когда подошвы коснулись земли, земля устремилась ему навстречу. Очнулся он какое-то время спустя и сообразил, что сидит на земле, галстук на шее развязан, лицо в холодном поту. Над ним склонился встревоженный Эссен, а кто-то, надо полагать врач, стоял рядом на коленях. Рукав у