Путешествие из Петербурга в Москву (сборник) - Александр Радищев

Всяка страсть ярится с силой.

Как вихрь бурный дует в пламя,

Иль мехов насосных сотня

В горн (сложенные все вместе)

Верзят воздух, в них стесненный,

Клубоомутной струею;

Вдруг зажженный уголь рдеет,

Зной палит в нем черно сердце,

Угль горит, со треском искры,

Как пращом, в окрестность мещет,

Дым клубится, вихрем вьется,

Жар и зной уж всё объемлют,

И одно, одно мгновенье

В горне видишь огнь геенны…

Так царевна, не нашедши

Ни меча, ни остра шила,

Злу отчаянью вдается.

Лбом стучит во всяку стену,

Бросясь на пол, бьет затылком.

Но предательны помосты,

Покровенные коврами

Шелку мягка шамаханска,

Ее гневу лишь смеются.

На них вместо смерти лютой

Она волосы ерошит.

Но, опомнясь, воспряну́ла,

Как младая легконога

Серна скачет с холму на холм;

Воспрянула, луч надежды

Протекает ее сердце.

„Нет, сложась стихии вместе

Не возмогут тряхнуть душу,

На погибель устремленну.

Тот умрет, кто жить не хочет“, —

Так воскликнула царевна.

Она бросилась поспешно

К тому месту, где спит мама,

Ее мама дорогая;

Карга – имя ей в исторьи;

Над постелей Карги-мамы

Был вколочен гвоздь претолстый,

Большой гвоздь и деревянный,

Он длиной в аршин иль больше,

На который Карга-мама

По ночам треух соболий

Свой обыкла всегда вешать.

На гвозде сем умышляет

Скончать жизнь свою царевна…»

«Как! – вскричала тут старуха,

Прервав речь Бовы поспешно. —

Скончать жизнь таким же средством,

Каким девы Вавилонски

Жизнь давать учились древле!!

Или в честь священна Фала

У вас жертва не курится?

Или образ его дивный

Вы не носите на выях?

О, народ, народ продерзкий!

Презреть Фала, Фала сильна,

Что жизнь красну дает в мире!

Кем живет всё, веселится,

Без чего бы и вселенна,

Забыв стройное теченье,

Стала б дном вверх, кувырнулась.

Зане Фал есть ось та дивна,

На которой мир верти́тся.

Фал – утеха Афродиты,

Фал – то яблоко златое,

За которо три богини

Пощипались на Олимпе,

Вцепясь бодро в божьи кудри».

Бова слушал в изумленье

Свою дряхлую подругу.

Видит, жаром необычным

Засверкали ее очи,

Вздохи вздохами теснятся,

Воздымают грудь иссохшу.

Потягота во всех членах,

Жар гортанью ее пышет,

Во рту скрып зубных остатков.

Но вдруг взоры ее меркнут,

Млеют члены и слабеют,

Стары ноги протянула,

Сомкнув вежди, испустила

Тяжкий вздох и покатилась,

Чуть-чуть с печки не упала.

Бова старую подругу

Подхватил в объятья нежны.

Он уж думал, черна немочь

Ее дряхлу жизнь скончала

И последния отрады

Навсегда его лишила;

Но с веселием он видит,

Что в старухе сердце бьется,

Что в ней кровь не охладела.

Очи томны отверзает

И, вздохнув она легонько:

«Ах! любезный мой, – вещает, —

(Зри, сколь Фала почитаю)

Зри его священный образ,

Что скудельничьей рукою

Извая́н из глины хитро:

Се утеха моей жизни,

Се надежда мне по смерти.

Голод, жажду утоляет.

Не́ктар он и амврос́ия!..»

Бова видит – ужаснулся:

Образ Фала у старухи;

Он дивится… Кто не знает,

Не читал кто во исторьи

Древней повести народов,

Тому слог наш непонятен.

А Бова хотя и видит,

Но что видит, он не знает.

Так во глазе сетка чувствий,

Ослабев иль уязвленна,

Жизнь, чувствительность теряет.

И то чудно, велелепно,

То божественное чувство,

Чувство зрения изящно,

Чем все вещи для нас в свете

Оживляются шарами

Преломленных лучей солнца,

Вдруг померкнет, тмится, гаснет,

И предметы ярка света

Погружаются в тьму мрака.

День прошел и сочетался

С ночью, или ночь настала

Во очах, ночь непрестанна.

Словом, слеп кто, тот не видит

Так, истории не знавши,

Не узнал Бова наш Фала

И был слеп в своих познаньях.

А старуха, то приметя:

«Продолжай, – она вещает, —

Свою повесть ты плачевну».

Бова, вынув платок белый,

Отирает чело старо

Своей нежныя подруги,

У которой пот горохом

В исступленьи показался.

Пот проймет и не старуху,

Когда корча нервы тянет,

Когда мышцы все трепещут,

Грудь вздымается от вздохов

И упруго сердце бьется

Так, как древняя пифия

На треножнике священном

Дрожит, рдеет, стонет, воет…

Ах! всегда в сие мгновенье,

Когда жизнь в избытке льется,

Бог нас некий оживляет!

Конец первой песни

1799—1802 (?)

Сафические строфы

Ночь была прохладная, светло в небе

Звезды блещут, тихо источник льется,

Ветры нежно веют, шумят листами

Тополы белы.

Ты клялася верною быть вовеки,

Мне богиню нощи дала порукой;

Север хладный дунул один раз крепче, —

Клятва исчезла.

Ах! почто быть клятвопреступной!.. Лучше

Будь всегда жестока, то легче будет

Сердцу. Ты, маня лишь взаимной страстью,

Ввергла в погибель.

Жизнь прерви, о рок! рок суровый, лютый,

Иль вдохни ей верной быть в клятве данной,

Будь блаженна, если ты можешь только

Быть без любови.

<1801>

Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам

Тогда пущает 10 соколов на стадо лебедей, которой дотечаше, та преди песнь пояше…

Песнь на поход Игоря на половцев. Стр. 3.

Песни древние

Певец лет древних славных, певец времени Владимира, коего в громе парящая слава быстро пронеслась до Геллеспонта, Боян, певец сладчайший, коего глас, соловьиному подобный, столь нежно щекотал слухи твоих современников, возложи, Боян, благозвонкие твои персты на одушевленные, на живые твои струны, ниспошли ко мне песнь твою из горних чертогов света, где ты в беседе Омира и Оссиана торжество поешь ироев древних или славу богов; ниспошли, и да звук ее раздается во всех краях, населяемых потомками колен славянских.

Велик был день у славянского народа, день, посвященный первейшим их божествам, сильному Перуну, благодетельным Святовиду и Велесу, буйным Стрию и Позвизду, Нию и Чернобогу грозным, благой Ладе, Лелю и Полелю и всещедрому Даждьбогу. От всех колен славянских, от Ильменя и Новаграда, с холмистых берегов Клязьмы, от Галича и Дуная, с Помория и Моравы, с вершин Альпийских и с моря Адриатического сбиралися для общего торжества к великому Киеву старейшины, князи, бояре и гости, и тьмы народа бесчисленного. Вели они с собою сладкогласных песнопевцев, да в оный день великий прославят в песнях своих богов и витязей, и слава языка славянского да промчится во все концы известного тогда мира.

Утром рано в день торжества, едва первая стрела лучезарная излетела от молниенного убруса жаркого Знича, как сильные гласы труб, цевниц, бубнов и тимпанов возбуждали всех стекшихся на злачные долины, пестроцветною муравою покрытые, где Днепр, пробив пороги с шумом и пеною, тихою в Лиман течет струею. Князи, песнопевцы, витязи и все начальники вступают во златые стремена, шествуют стройно на конях своих бодрых; идут стязи пред ними, хоругви возвеваются по воздуху; священники в одеждах белых льняных, багряными поясами одержимых, ведут жертвы, украшенные цветами юных дней нежнодышащего мая. За ними вслед резвою толпою идут лики юношей и дев, сонм жен в соборе радостном и народ созади, в одеждах мирных, шествуют медленно.

И се лиется уже кровь тельцов, юниц и агнцев. Лики общую возгласили песнь. Ветр препнул свое дыхание, дым курения ароматного и всесожжения восходил серым столбом за облаки. Десять избранных песнопевцев от различных племян славянских стали строем на берегу древнего Ворисфена; каждый из них несет на правой руке своей сокола быстроокого, в левой держит звонкие гусли. Издалеча возникли шумные гласы труб, цевниц и тимпанов, возбудили вздремавших по утренней пище лебедей на струях днепровских. Зане обычай был таков, что сокол, поражающий лебедя, назначал чреду в песнопении, и чей был первый, тот первую воспевал песнь, и все другие по чреде своих соколов.

Возлетают лебеди, высоко виются под легкими утренними облаками. И се, яко стрелы от звенящия тетивы, твердым луком напряженныя, летят стремительно десять соколов, пущенных с рук десяти песнопевцев, пришедших на состязание издалека, – состязание, достойное игр Олимпийских в счастливые времена Эллады. – Летят соколы – и чей первый настиг лебедя? Се твой сокол, о Всеглас, житель юный берегов Ильменя, он ударил лебедя в белую грудь; возлетают пух и перья по воздуху; кровь капала дождем из-за облака; священники тщатся восприять ее в чаши златые, зане таинственно вещают. Лебедь упал мертвым к стопам коней княжих, а сокол-победитель летит на десницу Всегласа. Глас труб и цевниц возвестил чреду первую.

Сокол второй. Он твой, о Крутосвист, житель ближайших гор Тмутараканя; поразил лебедя полумертвым, и сам, возвившися под облако высоко, упал вниз стремглав и воссел на десницу вождя своего торжествующ.