Путешествие из Петербурга в Москву (сборник) - Александр Радищев

Созывать на состязанье

Витязей из царствий разных.

Он хотел при их собраньи

Дать наследника престолу,

Дать супруга Мелетрисе

Храбра милого Гвидона;

Зане там, как прежде в Францьи

Скиптр не мог никак достаться

В руки, пряслицей что правят

Или швейною иголкой.

Уж из дальних и из ближних

Стран слетаются стадами,

Как вороны на гумнище,

Славны рыцари в доспехах,

Молодые, пожилые,

Средних лет и с сединами.

Иной едет повидаться

Со красавицей своею,

Распестрив свое оружье

Поперек и вдоль, крест-накрест

Тем любимым из всех цветом,

Что понравился пред всеми

Обладательнице милой

Его чувств, души и сердца.

Другой едет, чтоб прославить

Силы крепкой своей мышцы

И прибавить хоть листочек

Во венец, уже столь тяжкий

От побед в кровавых битвах

Иль на славных поединках.

А иной, кружась по свету,

Ко Кирбиту в гости едет,

Как в гостиницу обедать.

Воружась иной от темя

До пяты, и даже зубы

Воружив булатом, сталью,

Смело, борзо выступает,

Объявляя всем надменно,

Всем, про то кто ведать хочет

Иль не хочет, написавши

На своем щиту огромном

Золотыми всё словами:

„Не терплю ни с кем сравненья“, —

А там выйдет на поверку,

Что наш рыцарь пресловутый

Позевать приехал только,

И к несчастию случилось,

Что его десница страшна

Онемела, заболела,

Паралич ее ударил,

А то б он единым взглядом

Повалил всех, опрокинул,

Разогнал, развеял прахом.

Что же прибыли? Игры́ все

Стали б вовсе в пень. – Нет, лучше,

Что болезнь, ему случившись,

Всех оставила в порядке.

Были рыцари не хуже

Славна в свете Дон-Кишота.

В рог охотничий, в валторну

Всем трубили громко в уши:

„Дульцинея Тобозийска

Всех прекраснее на свете“.

А как во́ззришься в красотку,

То увидишь под личиной

Всех белил, румян и мушек

Обезьяну, или кошку,

Иль московску щеголиху.

За такую прелесть дивну

Он, однако ж, снарядился

На помол отдать все кости.

Но нет ну́жды знать причину,

Для чего они дерутся,

Мы лишь скажем одним словом,

Что их съехалось отвсюду

Столько – столько – что нет сметы.

Поле ратно, окруженно

Со всех стран, амфитеатром

Возвышалось. Тут дубовы

Скамьи были все покрыты

Рытым бархатом, парчами,

Алтабасом изошвенным.

Везде видно сребро, злато

И каменья дорогие;

Хитрость зодчества, ваянья

Превышала тут богатство;

И художество в союзе

С драгоценностьми земными

Вид изящности давали

Несказа́нной всему зданью;

Но искусство свои силы

Истощило под престолом,

Уготованным царице

С ее дочерью прекрасной.

На столпах кристальных твердых,

На сафир во всем похожих,

Что огнем искусство хитро

Из сожженна в пепел древа,

Из песка иль камня бела,

Зной сугубя, сотворило,

Возвышался свод порфирный,

Испещренный весь цветами,

Где, природе подражая,

Рука мастера искусна

Изваяла их из злата.

Перлы светлы и жемчужны

Внизу свода, меж столпами

Вкруг висели ожерельем.

В верху свода образ светлый

Возвышался в виде буйном

Той богини, вслед которой

Праотцы славян издревле

Вихрем бурь носились всюду.

„Лучезарная богиня,

Слава, дщерь мечты, призра́ков!

На престоле мглы блестящей,

Звезд превыше и Олимпа,

Из-за облака златого

Кажешь ты венцы лавровы.

Но лицо твое кто узрит?

Кто существенность постигнет

Твою? – Легкой ты завесой

Паров утренних, прозрачных

Прикрываешь черты шатки,

И тебя сквозь их лишь видит

Пылкий взор воображенья.

Лишь оно тебя рисует

И такими лишь шарами,

Как ему угодно только“.

Посреди широка поля

Жертвенник из твердой стали

Блещет зе́ркальным сияньем;

Фимиам тут не курится,

Брус стланцова черна камня

Тут лежит на изощренье

Копия, меча, булата,

Чем обильны всегда жертвы

Славе в честь приносит воин.

Ибо нет попов с причетом,

Ни жрецов у ней священных.

Кто грудь смелую имеет,

Твердый дух в бедах на брани,

Кто храбр, мужествен, отважен,

Тот есть жрец сея богини.

День настал уже тот грозный,

Равно скучный и веселый,

Где богиня лучезарна

Уделит своего блеска

Гордым всем своим любимцам

Иль покроет грязью срама

Всех тех, коим она кажет

Свой затылок безволосый.

Зане так же, как Фортуна,

Сестра Славы, легконога;

У ней волосы тупеем

Растут спереди косою,

А затылок весь плешивый.

Они моде сей учились

(Мы здесь скажем мимоходом

Для того, кто не читает

Путешествиев всемирных)

У мунгалов иль китайцев,

Иль в Тибете, иль Бутане,

В той стране благословенной,

Где живет тот царь священный,

На востоке столько чтимый;

Его бабка повивальна

Рассказала, и все верят,

Что он выше всех на свете,

Никогда не умирает;

Его смерть не есть кончина,

Его смерть есть прерожденье;

Что в мгновенье то ужасно,

Как дух жизни непостижный

Обветшалое жилище,

Мертвый труп наш, оставляет,

Божество сие двуножно

Преселяется в младенца

Или в юноша любезна,

Чтоб счастливым правоверным

Опять в знак щедрот небесных

Рассылать (но на закуску

Для десерта в день торжествен)

Своих сладких яств останки,

Что в священных его недрах

Благодатная природа

В млеко жизни претворила.

Вещество сие изящно,

В чем алхимик остроумный

Парацельс, иль Авицена,

Или Бехер, иль Альберты

Злата чистого искали;

В чем счастливый Брант и Кункель,

Светоносный луч открывши,

Пред очами изумленных

Возжигали (без огнива)

Огонь в трубках и курили

Траву пьяну некоцьянску,

Табаком что называют.

Но где меньше их счастливцы

Все отеческо наследство,

Накопленно и стяжанно

Кровью, потом и трудами,

Иль грабительством, мздоимством,

Иль другим путем превратным,

Пережгли, передвои́ли.

О, сколь счастлив был бы смертный,

Если б все богатства в свете,

Злостяжанные неправдой,

Обращалися чудесно

В вещество сие изящно,

Далаи-Лама которо

Всем в подарок правоверным

Для десерту рассылает;

Если б в нем фосфор блестящий

Раз сверкнул и превратился б

В пары светлы, исчезая, —

И, исчезнув, бы оставил

Лишь уханье амвросийно,

Столь известное в природе, —

Дабы знали, сколь есть смрадно

Злостяжанное богатство,

Хотя блещет лучезарно.

Еще в Зничеву коляску

Перстоалая Зимцерла

Коней светлых не впрягала,

И клячонки огнебурны

На конюшне Аполлона

Овес кушали эфирный,

Как прекрасна Мелетриса,

Не смыкая своих веждей,

Ложе скучно, ложе девства,

Ложе томно одиночства,

Свое ложе оставляет

Прежде, нежель петел громкий

Запинательным напевом

Не воспел нам час полночный.

„О! несчастная всех больше! —

Мелетриса так вещает, —

Почто в свете я родилась?

Почто зреть мне светло солнце,

Если жизнь влачить плачевну

Осужденна я не с милым?

Или щедрая природа

Моему лицу румяну

Дала прелести опасны

Для того, чтоб в горькой доле

Я потоком слез горючих

Их цветы весенни ярки

На рассвете сорывала!“

Так завыв, царевна наша

Распускает длинны космы

По раменам обнаженным.

Она, вставши со постели

В одной тоненькой рубашке,

Ни юбчонки, ни мантильи,

Ни капота, ниже шали

На себя не надевала

И, по горницам без свечки,

В темноте густыя ночи,

Всюду ходя, выла волком.

„Нет, не думай, чтоб досталась

Я в объятия Гвидону!

Пусть скорее ненавистна

Горька жизнь моя прервется,

А тебе, мучитель брачный,

Лишь достанется в укору

Мое тело бездыханно!..“

Без ума почти, в потемках

Она ходит, везде ищет

Вожделенного орудья

Безнадежному в злом горе

На скончанье скорой смертью

Жизни, ставшей ненавистной.

Со мгновенья на мгновенье

В ней отчаяние, томно

Сперва, стало уж лютее:

Не нашла себе в отраду

Ни ножа, ниже иголки,

Ни копья булатна крепка,

Ни меча, ни сабли острой,

Ниже шпаги – хотя б бердыш,

Или ножик перочинный,

Или вертел ей попался…

Но злой рок был столь завистлив,

Что все вещи смертоносны

От нее как в воду спрятал.

Ей так подлинно казалось.

Но мы в том не обвиняем

Ни судьбы, ни чародейства,

Чтоб царевне в злу насмешку,

Чтоб от горькой Мелетрисы

Они сталь, булат, железо,

Всё попрятали в колодезь.

Одно было тут волшебство,

То всегдашнее волшебство,

Что в подлунной совершает

Земли суточно теченье;

То волшебство несказанно,

Где, с подмогой вображенья,

Видим мы весь ад разверстый,

Домового, черта, ведьму,

Или рай, или – что хочешь;

То волшебство, одним словом,

Было тут простерто всюду,

Была – ночь, и было тёмно,

Глаза выколи хоть оба.

Говорят, сопротивленьем

Всяка страсть в нас коренеет,