Путешествие из Петербурга в Москву (сборник) - Александр Радищев

Между тем царица, пылая мщением, призвала чародея и сказала, что ей хочется погубить Бову. – Погубить его нельзя, судьбы тому противны, но можно его ввергнуть в несчастье, отняв у него сбрую ратную и коня. – Ступай, – сказала царица. Чародей вмиг догнал Бову, который оставался близ града Испагани. Пустил коня. Но чародей прежде вошел в город и солгал царю Салтану, что Бова приехал воевать его государство. И так царь выслал против него много рати, но Бова их прогнал и поехал мимо. А чародей оделся в монашеское дервишское платье, сел на распутьи. День очень был жарок; Бова, ехав, увидел старца, под деревом пиющего, попросил у него, тот ему подал, и Бова захотел спать. Лег, а чернец снял с него доспехи и, взяв меч и копье, сел на коня его и ускакал, сказав в Испагани, что Бова обезоружен; пришли, взяли его и посадили его в тюрьму. Бова горюет, готовят ему казнь. Ибо тут был царем тот самый Лукопер, которого он победил на поприще. В ту ночь, когда ему было идти на казнь, он, ходя по темнице, ощупал в углу меч, обрадовался; то меч был богатыря, которого царь уморил с голоду, зарыв в темнице. Как пришли его брать, то он стал убивать тех, которые к нему приближались, наконец отбил всех и, вышед, пошел вон из города; никто не смел его тронуть. Лукопер, узнав, сам поскакал за ним, но Бова, отвернувшись от его копья, ударил мечом наотмашь и свалил его. Взял его коня и поехал, а рать Лукоперова за него не вступилась.

Наконец достиг Бова той горы и, сражавшись с привидениями и страстями, наконец почерпнул воды, напился ее и в новой силе поехал в обратный путь. Приезжая назад, увидел, что царевна увезена Полканом, а чародей, возвратяся в его доспехах, убил царя с царицей и стал царем. Тогда скоро в цари попадали. Узнав также, что она поехала с Полканом к матери Бовы, он с ратью ходил на то царство, короля убил изменою, а жена его умерла прежде; но дань наложить на царство не мог, ибо там вельможа один начальником был, а царевны не нашел. Бова туда поехал, нашел охотника, принят был, ибо вельможа был его дядька Цымбалда. Бова услышал, что Полкан был умерщвлен львом, и думал, что и царевна также, то по совету дядьки хотел жениться. Он прежде воевал чародея и, убив его, покорил его царство. Все уже готово было, как он, объезжая свое царство, близ маленького отделенного городка увидел двух мальчиков, из коих один, шед, играл на арфе, а другой пел его любимую песню, что он певал в несчастии; спросил у них, кто они, и, пошед с ними, нашел царевну.

Бова

О che caso! che sventura! [34]

Вступление

Из среды туманов серых

Времен бывших и протекших,

Из среды времен волшебных,

Где предметы все и лица,

Чародейной мглой прикрыты,

Окруженны нам казались

Блеском славы и сияньем;

Где являются все вещи

Исполинны и иройски,

Как то в камере-обскуре, —

Я из сих времен желал бы

Рассказать старинну повесть

И представить бы картину

Мнений, нравов, обыча́ев

Лет тех рыцарских преславных,

Где кулак тяжеловесный

Степень был ко громкой славе,

А нередко – ко престолу;

Где с венцом всегда лавровым

Венец миртовый сплетался,

Где сражалися за славу

И любили постоянство.

Хоть грешишки кой-какие

Попадались, но их в стро́ку

Невозможно было ставить,

Зане юности проступок,

Неопы́тности погрешность

Есть удел детей Адамлих,

Есть лишь следствие всегдашне

Неизбежное чувств наших.

Но грехов распутства умна,

Грехов хитрого софисма

Там не знали. – Да еще же

Я намерен рассказать вам,

Как то свойственно и нужно,

Чуть не вымолвил я – должно

Для того, кто в гости ездил

Во страны пустынны, дальны,

Во леса дремучи, темны,

Во ущелья – ко медведям.

Итак, только расскажу вам

То, что льстить лишь будет слуху,

Что гораздо слаще меда

Для тщеславья и гордыни;

А всё то, что чуть не гладко,

То скорее мы поставим

В кладовую или в погреб

И проклятие положим,

Если дерзкой кто рукою,

Сняв покров прельщенья наша,

Обнажит протекше время.

Мы проклятье налагаем,

Хоть из моды оно вышло,

Но мы в силах наших скудны;

А когда б властитель мира

Я Тиверий был иль Клавдий,

Тогда б всякий дерзновенный,

Кто подумать смел, что дважды

Два четыре иль пять пальцев

Ему в кажду дал бог руку,

Тот бы пал под гневом нашим.

А как не дал нам бог власти,

Как корове рог бодливой,

То мы к дерзкому воскликнем:

«Отойди, пожалуй, дале,

Поди вон ты, оглашенный»;

Мне здесь нужно суеверье;

Обольщен я, но желаю

Обольщен быть… и от скуки

Я потешуся с Бовою.

Я вам сказку тех лет древних

Расскажу, котору слышал

От старинного я дядьки

Моего, Сумы любезна.

Петр Сума, приди на помощь

И струею речи сладкой

Оживи мою ты повесть.

Без складов она, без рифмы

Вслед пойдет творцу «Тавриды»,

Но с ним может ли сравниться!!

О Вольтер, о муж преславный!

Если б можно Бове было

Быть похожу и кое-как

На Жанету, девку храбру,

Что воспел ты, хоть мизинца

Ее стоить, если б можно,

Чтоб сказали: Бова только

Тоща тень ее, – довольно, —

То бы тень была Вольтера,

И мой образ изваянный

Возгнездился б в Пантеоне.

Но боюся, твоя участь

Будет равная с Жанлисой —

По передням волочиться.

Вы Бову хотя видали,

Но в старинном то кафтане,

Во рассказах няни, мамы,

Иль печатного… но дядькин

Бова нового покроя,

Зане дядька мой любезный

Человек был просвещенный,

Чесал волосы гребенкой,

В голове он не искался,

Он ходил в полукафтанье,

Борода, усы обриты,

Табак нюхал и в картишки

Играть мастер, – еще в чем же

Недостаток, чтобы в свете

Прослыть славным стихотворцем

Ироической поэмы,

Или оды, или драмы?..

Я пою Бову с Сумою!

Возбрянчи, моя ты арфа, —

Ныне лира уж не в моде, —

Иль вы, гусли звончатые,

Загудите, заиграйте;

Я пою – а вас послушать,

О возлюбленны граждане,

К себе в гости призываю.

На Пегаса я воссевши,

Полечу в страны далеки,

В те я области обширны,

Что Понт Черный облегают,

Протеку страны и веси,

Где стояло сильно царство

Славна древле Мифридата,

Где Тигран царил в Арменьи;

Загляну я во Колхиду,

Землю страшну и волшебну,

Где Ясон, обняв Медею,

Укротил сурово сердце

Сей волшебницы ужасной.

О любовь, о лесть пресладка,

Можно ль в свете отыскать где

Тебе сердце непокорно?

Посещу я и Тавриду,

Где столь много всегда было

Превращений, оборотов,

Где кувы́ркались чредою

Скифы, греки, генуэзцы,

Где последний из Гиреев

Проплясал неловкий танец;

Чатырдаг, гора высока,

На тебя, во что ни станет,

Я вскарабкаюсь; с собою

Возьму плащ я для тумана,

А Боброва в услажденье.

Из Тавриды в Таман прямо,

А с Тамана чрез Кавказски

Горы съеду я на Волгу,

Во Болгарах спою песню;

Воздохну на том я месте,

Где Ермак с своей дружиной,

Садясь в лодки, устремлялся

В ту страну ужасну, хладну,

В ту страну, где я средь бедствий,

Но на лоне жаркой дружбы

Был блажен и где оставил

Души нежной половину.

Воздохну, что нет уж силы,

О Ермак, душа велика,

Петь дела твои!.. Я с Волги

Перейду на Дон, где древле

(Так, как ныне) коней быстрых

Табуны паслися многи,

Где отечество уда́лых

Молодцов, что мы изда́вна

Называли козаками.

Сошед с Дона, к Ворисфену

Мы стопы свои направим.

Там Владимир, страны многи

Покорив своей державе,

В граде Киеве престольном

Княжил в блеске пышна сана

Над обширным царством русским,

Окружен всегда толпою

Славных рыцарей российских;

Он для памяти потомства

Живет в Несторе и в сказках.

О, блажен, блажен сугубо!

Со Днепра пойдем к Дунаю;

На могиле древней мшистой

Мы несчастного Назона

Слезу жаркую изроним.

От Дуная морем Черным

Поплывем ко Геллеспонту

И покажем ту дорогу,

По которой плывши смело

Войны росские возмогут,

Византии стен достигши,

На них твердо водрузити

Орлом славно росско знамя.

Но то скоро ли свершится?

Будто время уж настало,

Мне то снилося недавно —

Хотя снилось, но не знаю,

Когда будет, – не пророк я,

Но то знаю – оно будет.

Я к Бове теперь отправлюсь.

А ты, милый друг читатель,

Если лучшее познанье

О страна́х сих иметь хочешь,

Читай Бишинга – от скуки.

Песнь первая

Ветр попутный веет тихо

В белый парус корабельный.

Там на палубе летяща

Корабля, что волны зыбки

Рассекал на влажном поле,

Бова сидя, песнь унылу

Пел и в гусли златострунны

Бряцал легкими перстами.

Пел, стенал, бряцал и плакал,

Лил потоки слез горючих.

«Что возможет, ах, сравниться

С лютой горестью моею,

Кто быть может столько бедствен,

Столько бедствен, как Бова?

Лишь светило дня блестяще

Мои очи озарило,

Грусти, горе и печали

Мне досталися в удел.

Желчь сосал я вместо пищи