Лихолетье Ойкумены - Вершинин Лев Рэмович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет.
Если что и удивительно, то лишь столь поздно пробудившаяся в эллинах щедрость. Ну, а согласие Антигона, до сих пор не возобновлявшего войну только по причине хронического отсутствия средств, было обеспечено, это как раз понятно…
– Какова, хотя бы примерно, сумма, выделенная для нужд благородного Антигона в случае его согласия? – снимает следующий вопрос буквально с уст Судии Морской Торговли тонкоголосый жрец Мелькарта.
Скучающе этак спрашивает, без особого интереса, словно бы просто для поддержания разговора.
Хозяин усадьбы вскидывает глаза.
Случайно или намеренно, но Хранитель Общей Казны не назвал горбоносого гостя по имени, обратившись словно бы в пространство. Конечно, сан позволяет ему глядеть на иных, непосвященных в таинства, свысока. И все же, что это – обычная надменность, свойственная слугам Мелькарта, или…
Впрочем, горбоносый «Аполлодор», похоже, не обращает внимания на подобные тонкости. Если он тот, кем представлен, ему должен льстить сам факт присутствия здесь, в саду у фонтана, рядом с высшими. Если нет, то что ему до принятых в Финикии правил приличия?..
Отвечает он, однако, не сразу.
– К сожалению, точной цифры назвать не могу. По непроверенным сведениям, около трех тысяч аттических талантов единовременно и полторы тысячи талантов в течение года. Но, повторяю, за полную точность этих данных ручаться не стану…
Желтое и круглое, словно луна в непогоду, колышется лицо евнуха. Он доволен. В сущности, вопрос был задан вовсе не ради ответа. Необходимо было услышать, как отреагирует горбоносый на явную неучтивость собеседника. Если хамством на хамство, как и случилось, значит, он действительно не тот, за кого себя выдает. Ни один служащий Объединения ремесла и Торговли Финикии не посмеет заметить обиду, нанесенную Хранителем Общей Казны…
– Да простит меня, ничтожного, почтенный Хранитель, – невозмутимо заключает «Аполлодор», и лицо жреца делается еще желтее, чем миг назад.
Хозяин усадьбы, от глаз которого не укрылась изящная сценка, позволяет себе слегка улыбнуться.
И тотчас становится серьезен.
– Почтенные собратья! – голос его ровен. – Полагаю, всем вам ясно, что может означать для нас окончательный отказ благородного Антигона от участия в разрешении азиатских проблем…
Его слушают внимательно. Не перебивая.
Потому что он прав.
С давних пор финикийские города стынут на железных ветрах перекрестков, где сталкиваются армии великих держав. Золото и серебро, пурпур и жемчуг Финикии, ее кедры, саженцы которых были завезены и заботливо привиты в сухую почву предками нынешнего поколения, как мед пчел, приманивали жадных соседей, и никакая дань не спасала от разгула вторгающихся армий. Подчиниться Египту, уже два тысячелетия стремящемуся владеть портами Тира и Сидона? Дельное решение. Но тогда следует ждать карательного похода тех, кто владеет Востоком, как бы ни назывались они: вавилоняне, ассирийцы или мидяне. Встать на сторону восточных шахов? Разумный выход. Но как быть с бесчисленными копьеносцами фараонов, обожающими дотла выжигать непокорные города?..
– Хочу напомнить вам, почтенные собратья, – продолжает Судия Пурпура, не замечая, что рукава халата немного задрались, непристойно обнажив руки, багровые, словно у только что поработавшего палача, – что четыре года назад, в этом же саду, вы отказались помочь благородному Антигону, предпочтя остаться в стороне от конфликта. Результат налицо…
Хозяин усадьбы умолкает, предоставляя гостям возможность возразить.
Но желающих спорить нет.
Ибо он снова прав.
В те дни, дни жутковатого ожидания, когда посланцы Одноглазого, утратившего под Газой лучшую армию и выбитого из Месопотамии, в позе просителей стояли перед рабби финикийских городов, вымаливая денег на ведение войны под любые проценты, главы Торгового Союза предпочли остаться в стороне. Финикия, рассудили они, слишком мала для активного вмешательства в битву гигантов. Помочь наместнику Азии означало бы восстановить против себя и мемфисских жрецов, наложивших лапу на торговлю Египта, и ростовщиков Вавилона. Совет Судей продумал возможные последствия. Учтены были и неизбежные в таком случае повышения пошлин на транзитную торговлю через месопотамские дороги, открывающие путь на Восток, и вполне предсказуемая блокада египетским флотом финикийских гаваней. Послам Одноглазого отказали, весьма, впрочем, учтиво, с поклонами и ссылками на временные затруднения. Правда, мелехи Тира и Сидона ссудили наместника Азии какими-то суммами, но разве можно сравнить скудную государственную казну портовых городов со златохранилищами Торгового Союза?!
Решение было принято теми же, кто присутствует здесь ныне. Разве что Судия Дальних Путей был тогда здоров и полон сил. Тремя голосами против одного. Хозяин усадьбы доказывал необходимость помощи Антигону, но мнение его было пристрастно: что бы ни случилось, мастерские и красильни не останутся без дохода: пурпур нужен всем, невзирая на зигзаги политики, и если даже финикийские торговцы потерпят ущерб, драгоценная ткань все равно будет куплена приезжими караванщиками…
– Нужно ли мне разъяснять вам последствия ухода благородного Антигона в Европу?
Лишь сейчас обратив внимание на непорядок в одежде, хозяин усадьбы аккуратно одернул рукава.
В багрянце, навсегда въевшемся в руки по локоть, нет позора. Каждый мастер, работавший в красильне, гордится меткой, неотделимой от почтенного ремесла. Но Судия Пурпура много лет уже не склонялся над источающим пар чаном. Он давно возвысился над простыми мастерами. Ныне он владеет тринадцатью красильнями и поставляет пурпур ко двору Мелеха, и ни к чему лишний раз напоминать высшим, среди которых он – равный, о днях, когда ему приходилось добывать семье хлеб, сгибаясь над чаном с краской! Тонкие перчатки и низко опущенные рукава! Только так! А руки, меченные темным пурпуром, пусть видят лишь домочадцы. Жен их цвет, как ни странно, возбуждает, и возбуждение это помогает разогреться крови хозяина. Внукам тоже не вредно лишний раз напомнить, что честный труд способен вывести в почтенные рабби и простолюдина.
– Нужно ли? – повторил Судия Пурпура, немного возвысив голос.
Гости смущенно молчат.
Они не вчера родились. Они не нуждаются в напоминаниях и разъяснениях очевидного.
Они, все трое, признают: четыре года тому назад была проявлена близорукость и допущена серьезная ошибка.
Все предусмотрев, трое из четверых не учли главного.
Лучшие времена Финикии наступили, когда от Нила до самого Инда простерлась единая держава, царство персов, покончивших и с трехтысячелетней надменностью Египта, и с самонадеянным величием Вавилонии. Да, налоги, взимаемые шахиншахами Арьян-Ваэджа, были высоки, подчас непомерны. Зато на всем пространстве, подвластном Ахеменидам, не было никаких таможен и поборов, никаких застав и ущемлений, и местные власти остерегались самоуправничать, ограничиваясь разумными и не встречающими возражений сборами за право мелкооптовой торговли. Ах, какое было время! Лишь сноровка и удача, да еще сплоченность, деловая хватка и умение предвидеть обеспечивали победу над конкурентами. Это было честное соревнование, и финикийцы далеко опередили в нем не только жуликоватых египтян, но даже и купцов Месопотамии. Что говорить, если в самом Вавилоне были открыты представительства Торгового Союза, и прославленные беспощадностью тамошние ростовщики один за другим свертывали дела, не устояв в равной борьбе…
Вот почему всегда и в любых обстоятельствах шаханшахи Персиды могли рассчитывать на поддержку финикийцев. На деньги Тира и Сидона снаряжались армии, подчинявшие взбунтовавшихся сатрапов. Корабли Финикии составили основу персидского флота, когда цари царей шли в поход на юнанов, мешающих установить господство над рудниками Малой Азии, золото которых обеспечивало чеканку полновесной монеты. И когда юнаны явились на Восток, Тир дрался с ними до последней стрелы, до последнего глотка пресной воды, и исчез с лица земли на двадцать лет. И зря! Ибо Искандер, Мелех юнанов, как выяснилось, желал не разрушить, но лишь обновить свежей кровью единую державу Ахеменидов!