Статьи из газеты «Труд» - Дмитрий Быков

Не забудем, что и «Единая Россия» — всего лишь обновленное лужковское «Отечество». И, следовательно, строителям нынешней госвертикали, которая не больно-то готова к новым вызовам, как и лужковская Москва, рано или поздно придется драпать в тихое место с либеральным законодательством. Многие гадали, что это будет: США? Но они так увлекались антиамериканской риторикой! Китай? Но там трудный язык и не больно-то развернешься в смысле коммерции. Теперь на примере Лужкова мы поняли, что эти люди предпочтут скупать малые государства из числа наших бывших сателлитов — и постепенно возглавлять их. Может, и вся история с отставкой Лужкова — в сущности, беспричинной — затевалась исключительно для того, чтобы опробовать этот тонкий ход?

№ 8, 20 января 2011 года

Два теракта

Массовое убийство в Ставрополе и теракт в Домодедово — преступления одного типа.

Я понимаю, что ставить рядом массовое убийство в Ставрополе и теракт в Домодедово нельзя. Но у этих убийств есть общее, то же, что объединяет их и резню в Кущевской: все это — преступления одного типа. Они совершаются там, где власть не осуществляет главную свою функцию — регуляторную. Где она не обновляется и не соприкасается с народом. Где единственным способом воздействия на реальность остается убийство — и уже не точечное, как в девяностые, а массовое, как в десятые.

В этом главное отличие десятых от девяностых: человеческая жизнь подешевела. Братков валили все-таки поодиночке. Были бандитские войны, но в них хоть детей не трогали. Настало время беспредельщиков, в принципе не понимающих, что такое тормоза.

Террор ведь не развлечение арабов и кавказцев (а раньше басков и ирландцев), не источник патологического наслаждения для торопящихся к гуриям шахидов. Террор — напоминание о так и не разрешенном вопросе. И если кто-то скажет, что смертник взрывается в результате психической обработки, это часть правды: обработать можно того, кто уже обработан жизнью. И на Манежную идут не только те, кого оскорбила реакция милиции на убийство Свиридова. Идут те, у кого нет других занятий и, строго говоря, будущего.

К террору, или массовому убийству, прибегают тогда, когда больше ничего нельзя сделать. Не хочу никого пугать, но Россия сегодня — общество потенциальных террористов. Потому что ни одна проблема не может быть решена мирным и легальным способом, потому что государство блокирует на подступах к власти всех, кто не входит в систему, а кто в нее входит, мы давно поняли. Туда пускают именно за готовность к подкупу — потому что безопасны только подкупленные, скомпрометированные. В свое время идеологи путинской эпохи с похвальной откровенностью говорили: обществу предложен пакт — свободы в обмен на порядок. Что ж, мы в очередной раз убедились: порядка не будет без свободы, ибо свобода дает главное — инструментарий для решения проблем. Так называемая стабильность, или зажим, или стагнация оттягивает расплату, а не отменяет ее. Можно болезненно и мучительно решать вопрос, а можно предоставить нарыву развиваться, получив на выходе теракт или резню. Отсутствие свободы — путь не к укреплению, а к растлению власти. Это видели в Кущевской. Передоверять замирение Кавказа наиболее крутым и беспринципным из числа тамошних авторитетов — значит в конце концов потерять Кавказ, отдав при этом куда больше, чем просил когда-то Дудаев.

Мне возразят: а Сталин? Свобод при нем не было, но не было и терактов! Отвечу словами, весьма неприятными для меня самого: при Сталине был путь решения этих вопросов сверху. Во-первых, тотальная закрытость была достижима, страна была герметичнее и мобилизованнее. Во-вторых, как это ни ужасно, при Сталине во власти случались профессионалы. Это не относится к нему самому — но путь наверх для тех, кто нечто умел, в советские времена не был стопроцентно закрыт и отрицательная селекция не работала на всю катушку. Ни с той властью, ни с тем народом, которые есть сегодня, сталинизм не пройдет.

Значит, нужен воздух и работающие механизмы разрешения проблем. Что бывает без этого, мы видели в Кущевской, Ставрополе и Домодедово.

№ 13, 27 января 2011 года

Один за всех

Пытаясь сегодня судить о месте Ельцина в российской истории, мы вынуждены обходиться без критерия.

Я не знаю, как потомки станут оценивать Ельцина, потому что при нынешнем состоянии России, учитывая ее политические перспективы, не уверен в адекватности этих потомков, да и в самом их появлении. Обычно, когда у страны есть будущее, оно чувствуется, посылает сигналы из-за стены, а перед нами — глухой непроходимый кисель, из-за которого ничего не долетает.

Поэтому, пытаясь сегодня судить о месте Ельцина в российской истории, мы вынуждены обходиться без критерия. Неизвестно ведь, доживет ли Россия до второй половины ХХI века. Если да — и сохранит при этом территориальную целостность, — значит, Ельцин ее спас. А если нет — значит, погубил. Думаю, в России вообще бессмысленно ставить отметки политикам, ведь история наша — пьеса, в которой меняются только декорации, а сюжет неизменен. Ельцин выбрал для себя роль революционера, стенобитного тарана (Горбачев в этой ситуации скорее Керенский), роль, которая обеспечила Ленину и великую посмертную славу, и столь же неутихающую ненависть.

Но это все роль, к ней и претензии. А мы говорим о конкретном человеке, Борисе Николаевиче, не дожившем до 80-летия. Мы отмечаем его первый посмертный юбилей. И нам надо найти слова, которые относились бы только к нему, а не к реформам как таковым: неизбежность этих реформ очевидна, погрешности их проведения — тоже, и любой другой на месте Ельцина наломал бы своих личных дров. Наша задача — понять, чем они отличаются от других. В конце концов, у нас уже есть с кем сравнивать — перед глазами примеры Горбачева, Путина и Медведева. Боюсь, что из этих четверых Ельцин был масштабнейшим (поскольку слово «лучший» тут вряд ли уместно).

Состояние России во все четыре сравниваемые эпохи было примерно одинаково, но в разной степени выходило на поверхность: коррупция, безработица, сырьевая экономика, братковские войны, беззаконие были те же самые, но при Ельцине воспринимались как катастрофа, а сегодня как норма. То ли мы привыкли, то ли нам объяснили. Думаю, что исторически место Ельцина будет определяться по единственному критерию — в какой степени он взял на себя личную ответственность за происходящее.

Нынешняя повальная ненависть к нему, особенно распространенная в наиболее отвратительных сообществах, объясняется тем, что в его случае эта ответственность была максимальной. У нас и Горбачев почти ни в чем не виноват (ему сопротивлялись, он был первым и т. д.), и Путин (тяжелое наследие, кризис), и Медведев. Ответственность за все — на Ельцине. Все достижения — это само собой. Все пороки и огрехи — это он, его авторитарность, неумение просчитывать последствия, стремление к экстремальным решениям, избыток доверия к Западу и т. п. Не знаю, почему именно Ельцин так притягивал молнии. Может, дело в том, что в силу тщеславия он в самом деле стремился брать на себя все, включая грехи. Но впечатление личности во власти производил он один. Прочие сами себя толком не понимали, потому что каждый из них — сумма внешних обстоятельств и ими всецело определяется. А у него внутри кое-что было.

Другого способа оценить Ельцина у нас пока нет. Есть только факт, не требующий доказательств: за свои грехи он заплатил пока больше всех. И продолжает расплачиваться после смерти. Один, без посторонней помощи.

Кого как — меня это убеждает в том, что время было плохое, а человек хороший.

№ 18, 3 февраля 2011 года

Или, верней, эта яма

По случаю 120-летия Осипа Мандельштама в Воронеже решено было назвать в его честь улицу.

Решение напрашивалось давно, поскольку у Мандельштама есть на эту тему специальное стихотворение: «Это какая улица? Улица Мандельштама. Что за фамилия чертова: как ее ни вывертывай, криво звучит, а не прямо. Нрава он был не лилейного, мало в нем было линейного, и потому эта улица — или, верней, эта яма — так и зовется по имени этого Мандельштама».

Воронежских адресов у этого Мандельштама было два, не считая первого временного жилища близ вокзала, — на Энгельса (где мемориальная доска) и на ул. Швейников, бывшей Линейной, которая как раз в силу своей нелинейности и ямоподобности удостоилась шуточного стихотворения. На улице, носящей с 1938 года имя 20-летия ВЛКСМ, на два дня остановилась Ахматова, приезжавшая навестить Мандельштамов. Одну из этих трех улиц и решили переименовать в честь Мандельштама, но запротестовали жильцы — более 300 подписей: не в том дело, что в Воронеже не любят Мандельштама, а в том, что менять адреса в паспортах в условиях современной российской волокиты окажется чрезвычайно сложным и хлопотным делом.