Статьи из газеты «Труд» - Дмитрий Быков

Что-то, однако, подсказывает мне, что до этого далеко. Из дикости никогда еще не выросло ничего хорошего. И потому судьба городов ― все больше приближаться к уэллсовским элоям из «Машины времени», а сельская местность припомнит, кто такие морлоки.

Тот и другой путь ― вырождение. И хотя городам в результате достанется все самое вкусное, перспективное и талантливое, не позавидую я жителям этих городов, едущим через одичавшую Россию из Петербурга в Москву.

№ 55, 31 марта 2011 года

Новое русское казачество

В России может появиться национальность «сибиряк».

Глава Росстата Александр Суринов сообщил, что в России может появиться национальность «сибиряк», и ни одна новость за последнее время не испугала меня так, как эта. Разумеется, испуг был радостный, поскольку, как говаривал Окуджава в 1972 году, все мы хотим, чтобы что-нибудь произошло, и при этом боимся, как бы чего не вышло. Ну вот, произошло: фактический полураспад России становится юридической, статистической, паспортной реальностью. Это ужасно потому, что ужасен любой распад, и прекрасно потому, что хоть кто-то в России становится нацией. Этот процесс давно уже должен был начаться, мы тут катастрофически отстали, но хорошо, что хоть кто-то уже отличает национальность от этничности. Национальность ― это не кровь и почва, а совокупность традиций и правил, которым ты следуешь. Пока русские националисты решают, кто из них самый плохой и тем самым более русский, примерно 20 % населения России не хотят ассоциироваться с этими «русскими», называют Россией все, что западнее Урала, а себя идентифицируют как сибиряков.

Этнически, конечно, у нас везде такая смесь, что выделить фенотип сибиряка немыслимо. Но в нравственном и социальном смысле сибиряк ― тип сложившийся и в самом деле более успешный, нежели среднерусский крестьянин. Он больше похож на казачество, которое ведь тоже самим своим появлением говорит о том, что некоторая часть нации не хочет жить в рабстве и готова служить престолу на основании личного выбора. Казачество ― не самая лояльная, а как раз самая свободная часть общества, беглые крестьяне, охранители границ, завоеватели той самой Сибири. Они тоже все требовали, чтобы им разрешили ― уже в постсоветское время, в 90-е ― писать в паспорте национальность «казак». Но казачество, как и все в России, слишком скомпрометировано этим самым желанием выстроить собственный антураж, показательными криками «Любо, любо!» и прочей театральщиной. Вдобавок против реальной силы казаки раз за разом оказывались бессильны.

Сибирячество ― новая попытка оформить элиту нации, людей наиболее способных и самостоятельных, в отдельный этнос. Все мы знаем, если хоть раз бывали в Сибири, что главная особенность сибирского характера ― самостоятельность, отдельность, независимость. Добавьте сюда стойкость, выработанную постоянным противодействием суровой природе, и строгую верность семье, потому что в одиночку не выжить, и у вас получится тот самый идеальный русский, которого растлила и унизила сначала царская, а потом советская власть. В Сибири было свободнее ― может, потому, что сюда отправляли ссыльных, а может, потому, что все карьеристы отсюда умотали в центр. Я помню, с каким трудом уговорил жену, уроженку Новосибирска, переехать в Москву. Я понимаю, как ей трудно с московскими людьми, и знаю, что сибирская диаспора в Москве так же спаянна, как армянская или американская, и, в общем, понимаю, что сибиряк ― в самом деле отдельный тип. Слава богу, 15 лет с этим типом, почему и жив до сих пор.

Только за одно мне обидно: что делать тем, кто тоже хочет быть сибиряком и при этом живет и родился не в Сибири? Если они будут к себе брать, обязательно впишусь. А если нет, боюсь, вместо долгожданного зародыша новой русской нации у них получится очередное декоративное казачество.

№ 60, 7 апреля 2011 года

С ярмарки

Мое отсутствие на Лондонской книжной ярмарке объясняется возрастным отсутствием иллюзий.

Именно так называется автобиография Шолом Алейхема. И в самом деле, по возрасту я уже еду с ярмарки, в соответствии с классической пословицей, а потому отсутствие мое на Лондонской книжной ярмарке объясняется возрастным отсутствием иллюзий. Наверное, это хорошее мероприятие и даже полезное. Но я не очень понимаю, что там делать писателю, особенно если писатель из России.

Московская книжная ярмарка — другое дело. Там мы продвигаем свои книги и отвечаем на вопросы своих читателей, знающих нас в лицо. Но лондонская? У меня вышла в Англии толстая книжка «ЖД» — там она называется «Living Souls» — и скоро, может быть, выйдет еще одна. Но при всем том я отчетливо сознаю, что заинтересовать собой английского читателя и издателя — всерьез, так, чтобы вас регулярно издавали, промоутировали и широко рекламировали, — русская литература сегодня не может. Чтобы страна была в моде, в ней что-нибудь должно происходить. Она должна меняться. Ее литература должна освещать интересные миру процессы. При этом она должна быть увлекательна и профессиональна, как хорошие современные англоязычные романы вроде американских (Ирвинг, Франзен, Делилло) или английских (Бэнкс, Коу, Лессинг). Не думаю, что современные российские романисты могут соответствовать всем этим условиям — хотя бы потому, что навык сочинения серьезной и увлекательной прозы на наших просторах утрачен так же капитально, как и способность снимать внятное динамичное кино.

Конечно, тоннель роется с двух сторон; конечно, иностранные издатели относятся к русским авторам без должного пиетета — даже менее уважительно, чем наши; конечно, перевод затягивается на годы, а потом издатель бродит по российским фондам вроде «Русского мира», прося о гранте. Ему невыгодно издавать русского автора, не известного в Европе никому, кроме специалистов. И хотя мой британский опыт в этом смысле как раз утешителен — книгу переводила гениальная Кэтти Поттер, в чьем исполнении роман заметно улучшился, — с другими издателями я вполне убедился, что нерасторопность, финансовая неаккуратность и зависимость от конъюнктуры — рыночной и политической — не являются эксклюзивными российскими чертами.

Главное же — сегодняшний западный издатель (и читатель) знает о России немногое — он реагирует на слова «Чернобыль», «Чечня», «Ходорковский», не прочь почитать о Кей-Джи-Би и в крайнем случае о национальном вопросе, но дальше перестроечных и позднеельцинских штампов в освоении нашей реальности не идет. Но, правду сказать, не мы ли в этом виноваты? Чтобы вызвать у всемирного читателя интерес к России, чтобы промоутировать русскую книгу на европейском и американском рынке, нам достаточно сделать ровно одно: превратить нашу страну в интересную. Динамичную. Непредсказуемую. На это и надо бы в идеале потратить средства, которые сегодня тратятся на рекламу русской книги за границей. Но боюсь, что этих средств на такие масштабные перемены не хватит.

№ 65, 14 апреля 2011 года

Дурная кампания

Идея подвергнуть всех школьников, студентов, а в перспективе и водителей тестированию на предмет наркотизации не так абсурдна, как пишут иные критики власти, которым категорически все равно, за что ее ругать. Этот медведевский проект мне кажется как раз вполне выполнимым и даже, в перспективе, полезным. Я одного не понимаю ― как и многие, уже задавшие этот вопрос: ладно, выявили, дальше что?

В России пробовали наркотики примерно треть (по другим данным ― половина) старшеклассников, где-то четверть употребляют их от случая к случаю. Я не стал бы преувеличивать процент наркоманов и токсикоманов в средней школе, даже и в депрессивных регионах, но и один наркоман в классе ― серьезный риск для одноклассников. Просто давайте определимся: что мы с этими наркоманами делаем? Либо мы их начинаем лечить (если сойдемся на том, что перед нами социальная болезнь), либо допрашивать, выявлять дилеров и направлять жертву в спецучреждение. Опять же надо понять, будет ли это спецучреждение похоже на клинику «Города без наркотиков» или на клинику Маршака. И главное: готовы ли мы признавать наркоманию следствием неблагополучия в обществе или считаем ее частной проблемой слабовольного любителя острых ощущений? Я, честно говоря, не определился и готов принять любую точку зрения. Потому что видел наркоманов, а также их семьи. У меня нет к торчкам ни малейшего сострадания. Хотя я отлично понимаю, что в современной России у молодого человека не так уж много альтернативных занятий: главные наркотики ― работу, политику, искусство ― у него отняли, так что нечего удивляться популярности опиатов.

Я не слишком верю в широкомасштабную борьбу с наркоманией там, где нет никакого общественного консенсуса насчет этой самой наркомании. Повторяю, принять я готов любую версию, потому что русский опыт показывает: у нас борьба с социальным злом не бывает ни мирной, ни косметической. Если ликвидировать, то каленым железом. Справлялся же Бычков в Нижнем Тагиле, справляется же Ройзман в Екатеринбурге… Россия никогда еще не провалила ни одной искоренительной кампании, если эта кампания была поддержана большинством. С беспризорностью и безграмотностью справились, с религией ― тоже (не надо мне говорить, что русские церкви взрывались исключительно евреями). При наличии умной пропаганды, государственной воли и всенародного согласия Россия справляется с любой проблемой, от атомной бомбы до всеобщего среднего образования; но если беретесь искоренять, умейте что-то предложить взамен. Вместо беспризорности большевики предлагали коммуны ― которыми занимались не чиновники и не пыточных дел мастера, а педагоги. Искоренить наркоманию не составляет труда, если у молодых будет работа и перспектива роста: колются и травятся там, где не знают, зачем жить.