Конец «Гончих псов» - Анатолий Иванкин

— Замолчи сейчас же, Эрвин! Я не хочу ни слушать, ни думать об этом, да и тебе не рекомендую. Это все слишком страшно. Кроме того, у меня достаточно свежи впечатления от визита к штурмбанфюреру Клаусу Диппелю. Поговорим о вещах более безобидных.

На склад они заехали после обеда. Солдат, выдававший дополнительные пайки к летному рациону, ошалело вытаращил глаза на вошедших офицеров, увешанных орденами.

— Где Нойбахер? — спросил Карл.

— Господин гаупт-фельдфебель отдыхает.

— Ну-ка бегом его сюда! Скажи, его требует подполковник фон Риттен.

Через две минуты появился заспанный Нойбахер. Медвежьи глазки его заплыли жиром и излучали преданность и радость при виде старого сослуживца, столь высоко забравшегося по служебной лестнице.

— Здравия желаю, господин подполковник.

— Здравствуй, Нойбахер. — Карл и не подумал дать ему руку. — Вот этот майор Штиммерман — мой самый большой приятель. А следовательно, и твой. Он не любит эрзац-сигареты и паршивую колбасу. Замени-ка ему побыстрее.

— Слушаюсь, господин подполковник.

— Послушай, Нойбахер, почему я не вижу на твоем мундире боевых орденов? Ведь ты был лучшим стрелком в Дрезден-Нойштадте? На Востоке так не хватает отличных снайперов.

— У меня больное сердце, господин подполковник.

— О, да ты, оказывается, не тщеславен! А то смотри, могу за тебя замолвить словечко начальству: мол, так и так — такой воин на складах с мышами воюет. Его место в стрелковых окопах со снайперской винтовкой, а не за прилавком цейхгауза…

На вытянувшегося Нойбахера было жалко смотреть. Подбородок его дрожал от обиды и страха, что фон Риттен выполнит свое обещание.

Карлу была приятна эта маленкая месть сукину сыну.

Уже в машине Эрвин поинтересовался:

— Где ты раскопал это чучело? По-моему, от страха перед фронтом он сделал в штаны.

— Это мой бывший ротный фельдфебель, — удовлетворил его любопытство Карл. — Ни один человек не сделал юнкеру фон Риттену больше гадостей, чем этот жирный орангутанг. Пусть теперь и он немного помучается. Я думал, что он давно где-нибудь в России червей кормит, а Нойбахер оказался хитрее. Окопался в тылу, да еще на таком теплом месте.

Автомобиль затормозил так резко, что Карл стукнулся головой о ветровое стекло.

— Воздух! — крикнул шофер, выпрыгивая из машины, Карл и Эрвин метнулись следом.

Вдоль шоссе на бреющем полете шла четверка «ильюшиных». Сделав небольшую горку, они с пологого пикирования обстреляли машины на шоссе. Задний ведомый выхватил самолет метрах на десяти от земли. Карл успел рассмотреть лицо летчика и его насмешливую улыбку.

Отчаянный пилот успел сделать свое дело: когда они подбежали к машине, «опель-капитан» полыхал вовсю.

— Мой паек! — крикнул Эрвин и ринулся в горящую машину.

Шофер еле удержал его.

В октябре Эрвин получил телеграмму с известием о гибели родителей. Карл проводил его до вокзала.

— Не задерживайся надолго, — попросил он. — Думаю, что ты сделаешь все необходимое за неделю.

— Спасибо, Карл, — вяло поблагодарил Эрвин, беря из его рук чемодан, и, ссутулившись, полез в вагон.

Эрвин вернулся раньше срока. Узнав об этом, Карл прихватил бутылку и направился к приятелю выразить свое соболезнование.

Еще в коридоре он услышал лондонскую настройку — три торжественно-грозные ноты. Затем диктор Би-Би-Си заговорил на чистом берлинском диалекте:

— Гитлер — политический авантюрист, обладающий нюхом угадывать выгодные для себя тактические решения в политической конъюнктуре. Он, несомненно, обладает талантом демагога-пропагандиста и фанатическим упорством. Но, не имея ни систематических знаний, ни исторического мышления, он абсолютно не понимает законов общественного развития. Вдобавок этот человек лишен чести, морали, совести и сдерживающих начал…

Карл вошел в комнату и выключил приемник.

— Радио у тебя орет на всю округу. Ты что, пьян?

— Не сильнее, чем обычно, — ответил Эрвин, поднимаясь с постели, на которой он лежал в одежде.

Эрвин осунулся, как после перенесенной болезни.

— Прости меня, — сказал Карл, ставя на стол бутылку, — но я не буду тебе говорить пустых слов утешения.

— Верно! Давай лучше выпьем за их память. — Эрвин принес второй бокал. — Я которые сутки не могу уснуть. Ни к черту нервы стали.

— Похоронили?

— Предал земле… Так густо бомбы кладут во время «ковровых бомбометаний», что и убежища не помогают. — Эрвин помолчал, как будто что-то вспоминая. — Разбомбили «Адонис». Прямые попадания крупных бомб. Укрытия, что были в подвалах ресторана, еще не откопали. Заходил к Ильзе и Дорис. Соседи говорят, что они не возвращались домой с того вечера. Наверное, вместе их завалило.

Выпили молча.

— У меня, кроме тебя, никого не осталось… — тихо произнес Эрвин.

— Отдыхай. — Карл пожал ему руку и вышел.

Эрвин пил еще два дня. На третий день Карл вынужден был зайти к нему снова.

— Ты думаешь выходить на службу? — спросил он, сбивая настройку Би-Би-Си, что-то болтавшей об убийстве Роммеля эсэсовцами за причастность его к «событиям 20 июня».

Эрвин сел, опустив ноги с кровати. Лицо его заросло рыжеватой щетиной. В глазах через пьяный блеск проглядывала тоска.

— Зачем я тебе на службе? Чтобы еще сделать в мире десятка три-четыре новых вдов и сирот? Бесполезно все это. Война наша проиграна. Да ты это понимаешь и сам, только не хочешь признаться. Прячешь голову, как страус. Бедная Германия, куда тебя завели безумцы, захватившие власть?

— Перестань, Эрвин! За такие слова сейчас могут поставить к стенке!

— А мне теперь все безразлично. Я жалею об одном — что так долго оставался идиотом. Нужно было раньше сдаться в плен. А теперь на моих руках слишком много крови. Еще бы — кавалер Рыцарского креста.

— За каждую твою фразу тебя могут приговорить к смерти…

— Плевал я на все! Ты должен выслушать меня до конца…

— Нет, нет, Эрвин! Ты просто не в себе. Выспись хорошо и завтра приходи на службу.

На пороге комнаты Карл оглянулся. Эрвин сидел, закрыв лицо руками, и раскачивался, словно от боли. — Может, тебе прислать врача?

— Мне нужнее священник…

Назавтра Эрвин на службе не показался. На телефонные звонки тоже не отвечал.

«Что с ним творится?» — думал Карл, стучась в дверь, закрытую на ключ изнутри. Пришлось ее взломать. Самые худшие опасения Карла подтвердились: Эрвин сидел в залитом кровью кресле. На полу валялись пистолет и разорванный в клочья билет члена НСДАП.

После похорон Эрвина в полученной корреспонденции Карл обнаружил его письмо. По-видимому, Эрвин боялся, что оставленная записка может не дойти до адресата, и доверил ее почте.

«Не вижу иного выхода, — писал он. — Это наиболее логический конец. Возмездие за службу кровавому маньяку. Если бы мог, прихватил бы с собой и его. Ну да ладно! Мы и так с ним скоро встретимся в пекле.

Прости, что ухожу раньше. Я не зову тебя с собой. Подумай о том, как сохранить себе жизнь. Она может пригодиться для новой Германии, когда не будет мерзавца Гитлера. Заклинаю, пока не поздно — уходи от них».

— Поздно, Эрвин, поздно! — сказал Карл так, словно приятель мог его слышать.

После Сталинграда у Карла было достаточно времени, чтобы все тщательно взвесить и подумать о своем будущем.

Если до лета сорок третьего года у него были еще какие-то иллюзии на благополучное завершение войны, то после поражения под Курском и других неудач эти иллюзии исчезли.

Германия проиграла войну. Это было ясно не одному ему. Было ясно и то, что фюрера ожидает участь его друга Муссолини и потому он будет сражаться до последнего немецкого солдата.

Если бы дело касалось только защиты жизни наци № 1, № 2, № 3 и сотен других «номеров», то Карл давно бы плюнул на все и приземлился на каком-нибудь русском или английском аэродроме и ждал бы, когда замолчат пушки. Но все было намного сложнее: своей усердной службой рейху и режиму он перешагнул ту грань, где ему могли бы простить его дела. Да и простят ли ему пребывание в одной партии с Гитлером? Не предъявят ли крупного счета за то зло и море крови, что было пролито по вине нацизма?

Если офицерам вермахта приказывалось уничтожать на месте политруков и коммунистов, как носителей государственной политической идеи, то почему противник должен щадить членов НСДАП, тем более его, барона Риттена, отмеченного высшими наградами рейха?

Не видя никакого выхода, морально опустошенный и разуверившийся во всем, Карл тем не менее продолжал тянуть свою служебную лямку, делая все автоматически.

«Пусть будет то, что суждено, — решил он однажды. — В крайнем случае, под рукой всегда есть вальтер, которым можно прекратить земные терзания, как это сделали генералы Удет и Ешоннек, а теперь и мой единственный друг Эрвин…»