Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Благодаря шипованным подковам, лошади не оскальзывались на льду, сани с легкоранеными и багажом птицей летели по замерзшему Вислинскому заливу. Пару дней раненые отдохнули в Позене, а уже за Одером нежданно-негаданно наткнулись в небольшом городке на роту охраны прусского короля, который покинул Берлин, тяготясь присутствием там французских военных. Местные власти замаскировали неловкость суровостью: французам велели уйти из городка с восходом солнца, не попадаясь на глаза королевским гвардейцам. Скрипучие фуры на немазаных осях покатили к заставе, когда еще не рассвело, однако на площади уже стояли немецкие солдаты – сплошь молодые великаны, как во времена Фридриха Великого. Они молчали, но французы чувствовали на себе их взгляды, точно толкавшие их в спину прикладами. Миновав Берлин, стали делать по два, даже три перехода в день, торопясь достигнуть милой Франции и стараясь лишний раз не попадаться на глаза немцам: могут и поколотить, и отобрать последнее.
А Фридрих-Вильгельм III уехал в Силезию, чтобы как следует обдумать свое положение.
На днях ему доставили Таурогенскую конвенцию, которую генерал Людвиг Йорк самовольно подписал с генералом Дибичем. Остановившись в двух часах пути от Тильзита, Йорк, командовавший вторым эшелоном корпуса Макдональда, не выполнил приказ маршала об отступлении и объявил о своем нейтралитете. Даже если король прикажет ему соединиться с Макдональдом, Йорк обязался не действовать против русских в течении двух месяцев! Наполеон скоро об этом узнает и придет в ярость; Фридрих-Вильгельм уже послал в Париж генерала Гатцфельда со своими извинениями, объявив Йорка изменником и предателем, но какой-нибудь новый Тугендбунд, который не замедлит возникнуть, непременно поднимет генерала на щит как нового Фердинанда фон Шилля. Прусский гарнизон Мемеля тоже сдался русским, а оттуда до Кёнигсберга – всего сто тридцать верст, напрямик по льду – еще ближе! Как быть? На чью карту поставить?
Адъютанту Йорка король велел передать генералу, что готов отстать от союза с Наполеоном, как только возникнут благоприятные для этого политические обстоятельства, публично же пообещал отдать Йорка под трибунал и поставил во главе прусского корпуса графа Клейста. Главное – не совершить сейчас роковой ошибки, всё взвесить, всё учесть и просчитать наперед. Император Александр прислал шифрованное письмо с уверениями в том, что не забыл их прежней дружбы… Надо снестись с Веной и выяснить, что думают там. Кажется, князь Шварценберг тоже вступил в какие-то переговоры с русскими…
* * *
Мимо дворца «Под бляхой» проходили остатки 5-го корпуса Великой армии – сотня измученных, исхудавших, обмороженных людей, закутанных во всякую рвань и с чунями на ногах. Поднимая глаза к окнам дворца, некоторые кричали: «Niech żyje Polska![57]» Глядевший на них князь Юзеф Понятовский стискивал зубы, чтобы не заплакать.
Его привезли в Варшаву две недели назад и подняли в жилые покои на носилках. Нога так и не зажила, он мог лишь доковылять от кровати до кресла, от кресла до кровати. В соседней комнате лежал с нервной горячкой граф Артур Потоцкий, адъютант князя, проделавший долгий путь в открытых санях.
Другой адъютант явился доложить, что во дворе ожидают солдаты: они просят разрешения вернуть своему командиру орлов.
Слуги вынесли Понятовского на крыльцо прямо в кресле; за его спиной встали племянница с мужем и свекром и еще несколько знатных гостей, явившихся его навестить. Солдат было чуть больше десятка, они подходили по одному, складывая к ногам князя исцарапанных, обожженных, но всё еще гордых орлов. Анна Потоцкая смотрела на них с замирающим сердцем: два года назад она своими руками приколотила к древку с таким навершием одно из знамен, сшитое руками варшавских дам… Одного орла не хватало. Солдаты шушукались, подталкивая одного из своих товарищей вперед, тот не хотел идти.
– Здесь, здесь кукушка, ваша мосць, – сказал солдат побойчее, обращаясь к князю Юзефу, – только ему стыдно ее вам показывать, потому что ей башку ядром оторвало. Молодой еще, вечно лез вперед… Ну, ну, иди, ты не виноват!
К крыльцу подошел красный от смущения парень лет двадцати, с рукой на перевязи, достал из кармана рваной шинели изуродованную «кукушку» и положил ее рядом с другими, бормоча извинения.
– Chwała księciu! Chwała ojczyźnie! Niech żyje Polska![58]
Понятовский украдкой вытер мокрые глаза. Решив, что он огорчился, солдаты принялись утешать его, как умели:
– Это вы, верно, из-за пушек так расстроились, ваша мосць? Не тревожьтесь, они просто отстали: ребятам тащить тяжело, они не могли идти так же быстро, как мы! Лошади пали, так мы их съели и сами впряглись. Дня через четыре будут здесь, не сомневайтесь! Мы еще отомстим! Вы только поправляйтесь скорее, а мы не выдадим, мы в самое пекло за вами пойдем!
Рваные, истрепанные шапки взлетели в воздух. Князь Юзеф отдал несколько быстрых приказаний слугам; вскоре на крыльце появился лакей с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Na zdrowie! Солдаты с опаской брали двумя руками хрупкие, изящные фужеры и пытались пить залпом. Пальцы у многих были обморожены, ногти обломаны. Камердинер принес шкатулку; Понятовский роздал последние деньги своим храбрецам.
Когда они ушли, графиня Анна Потоцкая, хотевшая о чём-то спросить своего дядюшку, чуть не вскрикнула, увидев его искаженное от душевной муки лицо. Слуги занесли кресло в дом.
Потоцкие зашли проститься. Князь Юзеф уже овладел собой, отчаяние сменилось грустью и смирением. На вопрос Анны, как долго еще он пробудет в Варшаве, Понятовский ответил, что скоро уедет, чтобы заняться реорганизацией армии. Впрочем, дамы вряд ли станут о нём жалеть: к карнавалу сюда прибудут австрийские офицеры – не такие любезные, как французы, но куда лучшие танцоры. Граф Станислав замер, поняв намёк: войска князя Шварценберга скоро тоже перейдут границу! А Наполеон так на них рассчитывал! И всё же надежда еще есть, не правда ли? Князь Понятовский не отрекся от императора французов, значит, он верит в возможность реванша?
25
В Польше тоже стоял собачий холод, и в Кельце Барлоу почувствовал тревожные признаки серьезной простуды. Грудь словно резали ножами изнутри, когда он заходился в мучительном кашле. И всё же надо было ехать дальше: до Кракова оставалось семьдесят пять миль, там наверняка можно будет найти хорошего врача. Том укутал дядю одеялами и подложил ему под ноги медную грелку.
Миновав первую станцию, Барлоу вдруг застучал своей тростью в переднюю стенку кареты, чтобы кучер остановил лошадей.
– Там человек, он еще жив, – сказал он удивленным Тому и Жан-Батисту. – Приведите его сюда.
